Сибирские огни, 1986, № 9

1— Почем орешки? Генриетта полураспрямилась. Да так и закаменела в этой позе. На нее глядела распрекрасными своими, пугливыми глазами Иринина подружка Соня, Софья Игнатьевна, театроведка. Сколько кофеев вместе у Ирки на кухне перегоняли. У Сони от неожиданности приоткрылся рот. Она ойкнула, захлоп­ нула его ладошкой и вдруг побежала, побежала — мелко, боком, стукаясь плечом о людей. У Генриетты ослабли ноги, она опустилась на мешок, закрыла лицо платком, закутала. Это надо же! Нарвалась! Вбухалась в историю... веточка кедровая!.. (Геннадий, когда она молодой была, тоненькой смугляночкой, стихи ей сочинял: «веточка кедровая моя».) И вот пожалуйста: сидит... веточка кедровая — пятипудовая... на мешке. Раскорячилась. Провалиться бы сквозь три земли! Она не поехала на Ипподромский рынок, уехала к сестре. У них перед домом скверик был разбит, скамеечки стояли. Генриетта выбрала такую, чтобы подъезд видно было, и просидела там до вечера, как диверсантка,— караулила Ирину. Ирина пришла уже потемну. Но лампочка над подъездом светила — Генриетта увидела сестру. Только окликать не стала, чтобы, опять же, не конфузить мешками своими — вдруг из соседей кто встретится. Подождала еще маленько, дотащила мешки до лифта (они теперь полегче были) — и в лифте прямо заревела, залилась слезами... IV Не успела она просохнуть, носом отхлюпать, заявился Виталий. — О, Генриетта! — обрадовался.—А я думаю — чьи это сидора в коридоре. А тут Генриеточка.— И забалагурил по обыкновению: — Генриетта, Генриетта, я люблю тебя за э т о ! — похлопал ее по могу­ чему бедру. У него такие шуточки не скоромными получались.—Одна приехала?— И вдруг заметил, что Генриетта зареванная, обеспокоил­ ся: —А чего такая? Случилось что? С Генкой? С ребятишками? — Да комплексует дуреха,— усмехнулась Ирина. И пересказала мужу все, что уже знала от Генриетты,— вплоть до бегства ее с рынка. — Так ты Махотьки, что ли, испугалась?! —изумленно вытаращил­ ся Виталий (фамилия театроведки была Махотькина).— Нашей-то Махотьки?..— Он захохотал. Зашелся прямо, до слез.— Ну, мать!.. Ну, даешь!.. Ну, уморила!.. От Махотьки, значит, дунула! Прохохотавшись, Виталий посерьезнел, постарался придать своему красиво-отважному лицу строгое выражение и по-отечески этак стал ругать Генриетту. — Украла ты их, орехи эти? У какой-нибудь Мотри по дешевке скупила? Ты же не спекулянтка. Ты свой труд продавала. Ну, пусть не свой — Генкйн. Какая разница? Он сколько там по тайге шарашился, сколько горбил — подумай! Назидательный тон не шел Виталию, не личил, и он скоро сбился с него. — Елки!.. Тоже мне, нашлась кровопийца! Да ты знаешь, как тут некоторые... в городе? Вон у нас артист музкомедии, Венька Изюмов, знаменитость... У него «жигуленок» собственный, и он, хмырь, грабит на нем окрестные рощи. Раз захожу на базар — а он стоит, грибами торгует. Груздями. Открыто! Набил полный багажник и фугует их. Стоит, ^гад, глазом не моргнет, улыбка, как у Алена Делона. Красавец! А его полгорода в лицо знает. Я говорю: Венька! Ты бы хоть загримировался, сукин сын, хоть бы усы наклеил!.. Тут Генриетта и поймала родственника на противоречии, на не­ искренности. — Вот! — сказала.—Артисту, значит, зазорно, а учительнице, да еще сельской, ты, гляди-ка, дозволяешь. 36