Сибирские огни, 1986, № 9

курил, деликатно выдувал дым наружу. Сильно, видать, расстроился человек. Гена поворочался-поворочался, покряхтел — не вытерпел: встал, прошлепал босыми ногами к подоконнику: — Иваныч, дай разок дернуть. Помирятся... куда им деваться? Куда нам деться тут друг от друга? Все думаю я о дяде Грише. О жизни его. О смерти. В том смысле, что вот умер человек, а что после себя оставил? Семьсот рублей на книжке, да уродливый этот дом? Всего-то? Казалось бы, пожать плечами, как пожимал я раньше, прослышав об очередном чудачестве дядьки или очередной его неумной похвальбе. Ну, умер и умер. Закончил свой век. Или облегченно, стандартно оправдать его: дескать, ну как же? Ведь работал худо-бедно. Воевал. Внес, так сказать, вклад и в инду­ стриализацию, и в Победу. И не корыстничал. Наоборот: в последние годы даже горбил на вовсе чужих ему людей. Чего же еще? Подумать т ак— и, выражаясь протокольно, закрыть вопрос. А вот не закрывается вопрос. Какая-то загадка мерещится мне в судьбе дяди Гриши. Вернее, так: судьба его представляется мне теперь загадкой. , Была, была загадка. Почему именно дяде Грише, а не кому другому, было отпущено столько жизнелюбия (пусть куражливого, фонфаронского), столько упрямства, столько здоровья', трехжильности, которой хватило ему до последнего вздоха? (Это ведь надо! — раковину оторвал... ходил не­ сколько дней после инсульта на своих ногах... картошки припер дуро- дому Шурке). Зачем жил он и жил — не оставивший ни потомства, ни мудрых заветов — столь долго и упорно? Не доживал тихо и немощно, а именно жил, топтал землю, как последний мамонт. Какой урок хотела преподнести природа его примером? Кому? И для чего? Иногда мне приходит в голову несерьезная вроде догадка. Были в нашем роду и до него мужики с чудинкой, тащили, случалось, «корову на баню». Так вот: вдруг природа решила собрать в дяде Грише, скон­ центрировать всю непрактичность, чудаковатость, все головотяпство и пошехонство родового нашего корня, чтобы показать вот так вот крупно, назидательно, а потом взять и похоронить разом? Как говорит­ ся: в мешок, да в воду. Но когда я думаю так, мне почему-то становится чуточку обидно. Несправедливо, думаю я, оставлять нас вовсе-то без наследства, пусть даже такого никчемушного, обременительного, от которого только себе хуже. Да и сдается мне, что затея эта окончательной викторией пока не увенчалась. Отчего, например, хлещется и хлещется в деревне своей, в глуши, в тмутаракани одержимый братец мой? Запалился уже на службе этой, до лихорадочного блеска в глазах. А для себя лично за многие годы так и не нажил ни палат каменных, ни ковров пламенных. А сам я?.. Зачем все строю свои «дома», горожу низкорослую «улочку», населяю ее чудаками и простофилями? Ведь знаю же: засло­ нят «улочку» кварталы многоэтажных, многотомных, современных «зданий» — и будут из окон их свысока поглядывать на обитателей моей «улочки» положительные, благоразумные жильцы... Больные наши косят газон. Выпросили у старичка служителя зазубренную литовку, рвут ее из * 27