Сибирские огни, 1986, № 9

лайся на сигнал из больницы. Придумай что-нибудь. А то хорошего че­ ловека подведем. Противно было. Словно я аноним какой-то. Словно не за доброе де­ ло радею, а подло на кого-то кляузничаю. И Эллегия Павловича жалко. Впрочем, жалко — не то слово. Обидно за него. Ведь он же крупнейший специалист, авторитет в своей области, светило. По сути, на него должны все больничные службы работать, администрация, сам главврдч —в первую очередь. А полу­ чается—он на главврача упирается: чтобы у того все в ажуре было, чтобы начальство на него не осерчало за то, что подчиненных плохо воспитывает, позволяет им сор из избы выносить. Идиотизм какой-то! Сбежать бы отсюда к чертовсй матери. За стенами-то больницы руки были бы развязаны. Но сбегать нельзя. Неблагодарно. Вот тут уж действительно жалко Эллегия Павловича: ведь он искренне хочет на ноги меня поставить. Всех нас. Значит, остается терпеть и ждать. И... вспоминать о дяде Грише, ко­ торый почему-то втемяшился в голову. Наверное, от больничного без­ делья. В повседневной суете, в напряженке, вряд ли стал бы я переби­ рать по камушкам нескладную биографию странного своего дядьки. Ведь мы, собственно, и близки-то с ним особенно не были при жизни его. і Итак... дядя Гриша, помнится, уходил на фронт в первые дни. Пер­ вым же из всех наших мужчин вернулся обратно. Уже в декабре, под Москвой, он подорвался на мине. Пришел домой на костылях, ничуть, однако, не удрученный своим инвалидством. По крайней мере, внешне этого не было заметно: дядя Гриша держался молодцом. Вот так же возвращался он с танцев из соцгорода, побитый тамошними парнями: как будто не его отходили, а он всех перевалял. В первое время, по примеру других инвалидов, он ударился в мел­ кую спекуляцию — торговал поштучно папиросами. Не знаю, насколько успешно шла его коммерция. Думаю, дядю Гришу больше увлекала сама обстановка: посидеть на людях, побрехать с такими же, как он, бывшими окопниками. Однажды мы с Толькой Ваниным застали его за работой. Прибежали на базар (образовалось у нас несколько рублей) и увидели там дядю Гришу. Он сидел на земле, привалившись спиной к стенке ларька, и с удовольствием покуривал собственный товар из рас­ крытой пачки. Тсльку, однако, задарма не угостил, когда тот нахально протянул руку: «Дядь Гриш, дай закурить». Купи, сказал.—На рубль — две штуки.— И, спохватившись, предупредил: — Сам кури, Миколаю не давай! Дома у него по-прежнему было неприютно, ходить туда не хотелось. Хоть дядя Гриша и зазывал меня: «Заходи, Колька. Щас велим тетке Глахе драников напечь. Драники любишь?» Драники-то я любил (прав­ да, у тетки Глаши получались они пресными и жесткими), да с дядей Гришей было не шибко интересно. Он, например, вовсе не рассказывал о войне: ни о подвигах, ни об ужасах — ни о чем. Только песня в его ре­ пертуаре прибавилась одна — «Землянка». «Вьется в тесной печурке огонь!» —громко пел он, мотая от усердия головой. Казалось, не суть песни — грустная, щемящая — волнует его, не слова ее, а лишь звукосо­ четания интересуют. Он пел и словно бы прислушивался к себе: как оно, дескать, получается? Закончив строчку: «До тебя мне дойти нелегко, а до смерти четыре шага»,—дядя Гриша замолкал, отмерял по столешни­ це четыре вершка негнущимися пальцами: туп!-туп!-туп!-туп!.. Та, до которой нелегко было ему дойти, смеялась, прикрывая рот: «Гы-гы! — вот, черт-дурак —гы-гы!..» Странно: дядя Гриша захватил самый ад войны, самые обидные месяцы ее — отступал, сидел неделями в болотах, прорывался из окру­ жений. Но ни горечи не принес в глазах, ни подавленности, ни даже простой усталости. 21