Сибирские огни, 1986, № 9

территории металлической сетчатой оградкой, тучнели унавоженные огороды. Налитые пригородным здоровьем молодухи копались там промеж грядок и, заметив тоскливо взиравшего на них через сетку по- лосатопижамника, недовольно поворачивались к нему крепкими зада­ ми. Затянувшееся отсутствие атмосферных осадков молодух не вол­ новало: огородничество их держалось на поливной основе. А где-то в степной, солончаковой Чистоозерке трескалась от жары земля и скукоживались, сохли бледные росточки. Чем мог я, отравленный своими проклятыми вопросами, утешить Василия Ивановича? Вздохнуть сочувственно: «Все мы, все мы в этом мире тленны»? Черта ли было ему в этой красивой истине. Потом нас уплотнили. Две нянечки внесли кровать', сказали нам сухо: «Придется вас потеснить»,— а товарищу, вступившему за ними следом, заискивающе: «Минуточку... потерпите... одеяльце, если озябнете, второе можно». Товарищ достойно ждал: плотный, лысый, носатый. Мы с Василием Ивановичем переглянулись. Василий Иванович — я заметил —невольно вытянулся на кровати, убрал живот, свел пятки и развел носки. Товарищ, однако, рассекретился, как только откланялись нянеч­ ки. Он ляпнулся на кровать, качнулся пару раз, сказал: «Пойдет»,— и повернулся к Василию Ивановичу: — Ты, что ли, писатель будешь? Лицо его удивленно преобразилось: помолодело, заострилось слов­ но бы, отчего крупный нос еще больше выпятился; большой, редкозу­ бый рот распахнулся и выразил любопытство. Именно рот выражал любопытство, а не глаза, как положено. — Нет, что вы,— заробел Василий Иванович и указал подбород­ ком на меня: — Вот они. Товарищ крутнулся ко мне, протянул руку. — Генка,—представился он.—А мне говорят: писатель у вас в палате, если не возражаете. А мне чо возражать? Хоть живого писа­ теля посмотрю, думаю. А то я одного только видел по телевизору. Ну, тот попузатее тебя будет. Вот друг,—он снова повернулся к Василию Ивановичу.— Тебя как звать? — Василий Иванович отрекомендовал­ ся.—Вот Иваныч больше тянет на писателя. Я сказал: разные бывают писатели. Разной степени пузатости. И по телевизору показывают разных. -т- Дак когда его смотреть, телевизор-то? Это баба с дочкой це­ лыми вечерами не отлипают. А я до ночи за баранкой. Хоккей, елки, и то пропускаешь. Василий Иванович воспрянул, угадав в новичке работягу, да еще, похоже, забулдыгу, с какими он ежедневно, небось, собачится, и не без ехидства спросил: — А за что вас — Гена, говоришь? —за что тебя, Гена, сюда с та­ ким пиететом? Вряд ли Гена знал слово «пиетет», но Василия Ивановича понял. — За лысину! — радостно сообщил он.—И за румпель. Я когда молчу, пока хлебальник не открываю, меня везде за какую-нибудь шишку принимают. Ну, и тут... Они передо мной тю-тю-тю-тю, а я молчу. Молчу, понял, как этот... как мумие. Пусть, думаю, тютюкают. Может, получше устроюсь. А то сунули бы в загон голов на восемь. А я только что из такого загона. Месяц с лишним у себя в районе от­ валялся. Вся задница в дырках. Вот кадры, а! Простой укол поставить не умеют. Пятнадцать минут впиливают — всю правду расскажешь... расколешься, как шпион. Всю правду о себе Гена рассказал и нам. Тут же, без паузы. Он шофер. Работает в совхозе, в соседнем с Василием Иванови­ чем районе. Радикулит свой (так он называл остеохондроз) прихватил на этой собачьей работе. Ранней^ весной сел в одной колдобине на ди- фер. И вдобавок колесо спустило. Он поддомкратился, снял колесо, 15