Сибирские огни, 1986, № 9

Усталый, глухой голос откликнулся ему: — Думаю, будет жить. „ Виктор сразу обмяк, успокоенно вытянулся на твердой, сухой земле, горько и тихо спросил: — А как? Как жить? \ 2 Еще одна ночь неслышно легла на Белую речку. Темная и прохлад­ ная сентябрьская ночь. Она принесла с собой неясные шорохи, сонные бормотания, таинственную неизвестность и надежду на доброе, солнеч­ ное утро. Отполыхали далекие зарницы, отгорели на высоком небе яркие, лохматые звезды, проплыла и исчезла легкая паутина бабьего лета начиналась настоящая осень. Земля лежала усталая, обессиленная и умиротворенная, как жен­ щина после тяжелых, мучительных родов. Все, что вызрело в ней, она отдала. Переживала теперь тот сладкий, особый момент облегчения, который дается только после соленых, праведных трудов. Благость царила на убранных, пустых полях, в притихших березовых колках, в их пожухлой, срывающейся вниз листве, в аспидно-черных пашнях с ровными рядами уложенной в скирды соломы, и в самой деревне, на ее центральной улице и в узких переулках. Заканчивали свои дневные дела, готовились отходить ко сну и сами жители Белой речки. Горели еще окна в избе Евсея Николаевича. Хозяин поставил последнюю точку в предложении, закрыл толстую общую тетрадь, исписанную до последнего листочка, протер усталые, натруженные глаза и вслух повторил последнюю фразу: «Не ленись, не пей, не воруй, не трепись языком без дела. Простое правило. Вот когда оно дойдет до каждого человека, тогда и наступит настоящая жизнь». Евсей Николаевич очень хотел верить, что правило дойдет до каждого человека и что настоящая жизнь наступит. Мирно спали на летней кухне Федор и Валька. Пришла Татьяна, зажгла свет, посмотрела на них, осторожно поправила одеяла и неслыш­ но закрыла за собой дверь. У Анны Акимовны болели руки. Она еще не спала, сидела за столом, ждала Вальку и не знала, как удобней их положить. Плакала Боярчиха в пустом большом доме. Всхлипывал Гриша Нифонтов, тыкался в кюнюховке из угла в угол, запинался за хомуты и за вожжи и никак не мог вспомнить — какую же песню пели они с Анной, когда ездили за вениками? Огурец весь вечер рассказывал дочери сказки. Его сказки нравились ей больше, чем книжные, и она просила: «Еще, ну еще одну». При­ морившийся Огурец отказать был не в силах и усаживал Бабу Ягу на свой комбайн, заставлял работать, Кашей на Змее-Горыныче пахал огороды под картошку, а Иван-дурак ездил на «Колхиде» и развозил ребятишкам подарки. Ольга, разобрав постель, подала команду спать, и дочка, вдруг выпростав из-под одеяла тонкие, теплые ручонки, обвила Огурца за шею и в самое ухо жарко ему шепнула: «Папа, я вас больше всех люблю, крепко-крепко, тебя и маму». И уснула сразу же, тихая, счастливая. У Огурца неожиданно защекотало в носу, он заморгал глазами, схватил со столика папиросы и выскочил на улицу. — Ты что? — спросила Ольга, выходя следом за ним и при­ саживаясь рядом на крыльце. Огурец ничего не ответил, положил ей голову на колени и замер. В доме у Завьяловых тоже горел свет. За столом сидели Любава и Яков Тихонович. Они ждали Ивана. А Ивану было страшно возвращаться в деревню — какая новость его там ждет? С половины дороги он повернул обратно. В поле. Бросил 126