Сибирские огни, 1986, № 9

не раз вспоминал именины у Огурца, тот вечер, так внезапно нарушен­ ный приходом Федора. Валька любил счастливых людей, и ему очень хотелось, чтобц Иван и Любава были счастливы. Но сейчас, на его глазах, они становились несчастливыми, и виноват в этом был отец... Мужики молча разошлись по комбайнам. Даже Огурец в этот раз ничего не сказал. Поздно вечером, вернувшись домой и узнав, что отца до сих пор нет, ВалЬка отправился в конюховку, он догадывался, где его можно найти. В темноте нашарил ручку низенькой двери маленькой бревенчатой постройки, потянул ее, почувствовал теплый, сладковатый запах кожи и конского пота, нащупал выключатель. Резкий щелчок, Валька на секунду зажмурился и в какой-то короткий момент успел подумать — лучше бы отца здесь не было, лучше бы он его не нашел. Пока работали на поле, пока ехали домой, он ощущал такую незнакомую, такую не­ привычную ненависть к отцу, что даже пугался. Откуда она? Ведь рань­ ше он только жалел его, ну, может, возникало еще иногда чувство брезгливости. Но вот ненавидеть, до дрожи в руках — никогда. ' Он открыл глаза и сразу увидел отца. Гриша лёжал, удобно устроив голову на хомуте, спал и едва слышно, умиротворенно сопел. Валька подошел к нему, наклонился и сморщился от кислого, застоя­ лого запаха перегара. Дернул хомут, голова отца глухо стукнулась о деревянный пол. Гриша ошалело вскочил. Молча, с размаху, Валька ударил отца по отекшему, заспанному лицу раз, и еще раз, и еще... В Гришиных ничего не соображающих мутных глазах мелькнула осознанная мысль, он увидел сына и напугался. Напугался не ударов, а того выражения ненависти, которое увидел на его лице. До Гриши как-то сразу все дошло. Даже не прикрывая лицо, стоял он перед Вадь­ кой и трезво, горько понимал —сына у него больше нет. В следующую секунду, получив новый удар, упал на пол, хотел подняться, но за­ путался в вожжах, пытался освободиться от них и запутывался еще больше. — Валя, сынок, да... сынок же! Но в конюховке уже никого не было. Гриша, обмотанный вожжами, так и остался лежать на полу, под­ тягивал к животу острые коленки и плакал, плакал в первый раз за долгое время трезвыми, тяжелыми слезами. И вспомнилось вдруг — ровная полевая дорога вкатывается в березовый колок, сквозь листву пробивается солнце, и на дороге, се­ рой, накатанной, лежат неровные, теплые пятна. Даже на вид теплые, так и хотелось свеситься с телеги и приложить к ним ладонь. Но рука у него лежала на теплой головенке младшего сына и он боялся его потревожить. Только наклонялся и счастливо жйурился от чистого, спокойного дыхания. В тот раз они ездили за вениками и, возвращаясь назад, вместе с Анной дружно и негромко пели какую-то песню. Проснувшийся Валька слушал их и пытался подтягивать. Кзкую же песню они пели? Гриша попытался вспомнить и* не мог. Дальше туман, один туман и тяжелый запах перегара, от которого можно задох­ нуться. _ Нашел этого ирода? — вопросом встретила Вальку мать. Она, как всегда, была сердита и в хрипловатом голосе проскакивали злые нотки От ее голоса Вальке стало еще тоскливей. Все известно наперед. Крики, ругань и снова, как спасение,— езжай в город. Лицо матери под жестким электрическим светом было... неродным, отпугивало. И медлен­ но но верно доходило до Вальки — что он ни скажи сейчас, какие слова ни придумай —напрасно. В своей застарелой обиде на горькую жизнь, на отца, вообще на все, мать никогда не сможет ничего понять. Переродись завтра отец, стань другим,^такой он, пожалуй, ей будет не нужен. 123