Сибирские огни, 1986, № 8

сторонам гляжу, не на дорогу. Бригадиру надо по сторонам глядеть, а то зубы на полку. С Пентюхом надежней —где надо отвернет, на кого не надо, не наедет. Хитрил, конечно, Яков Тихонович. На него находил иногда такой стих — прикинуться простачком. На машине и на мотоцикле он ездить умел и никого бы не задавил. Причина была в другом: очень уж он до­ рожил своей кошевкой, очень уж много воспоминаний связывало с ней. Садясь в нее, на зеленую, только что скошенную, еще пахучую траву, он вспоминал себя молодым, вспоминал Галину и те дни, когда ка­ залось, что все впереди и где-то дожидается главное, как за поворотом полевой дороги. Поворот, хорошо понимал Яков Тихонович, остался позади, но кошевка помогала вернуться обратно и проехать, в памяти, длинную дорогу с самого начала. Пентюх бежал неторопкой рысью, Яков Тихонович держал в руках вожжи, оглядывался по сторонам и бормотал, наговаривал себе под нос любимую песню про черного ворона, который кружится над головой и ждет добычи. Напевал, вдыхал сухой запах последних дней августа, замечал желтые пятна в березовых колках и ловил короткие минуты отдыха, блаженствовал душой. Через полчаса, когда од приедет на летнюю дойку, благодушное настроение расколется, как льдинка. Но это потом, не сейчас. А сейчас медленно, как во сне, плывут над головой реденькие, белесые облака, а сквозь них просвечивает голубое небо, мягко, едва слышно, шуршат резиновые колеса кошевки, недоволь­ но фыркает хитрый Пентюх, отмахиваясь от мух коротко подстрижен­ ным хвостом, и задорно, во всю ивановскую, как по весне, распевает в ближнем колке не видная глазу, неунывающая птичка. «Вот она и есть жизнь,— неторопливо думал Яков Тихонович.— Живи, любуйся, дыши. Чего еще?» Думал и вспоминал Галину. Как она ждала его в молодости, когда он возвращался с работы. Ждала не дома, как все бабы, а за околицей. Он уже знал и, подъезжая, искал глазами знакомую невысокую фи- гурку жены. И ничего-то лучше в жизни Якова Тихоновича, кажется, не было. Такое в человеческой судьбе случается только один раз. И больше не повторяется. Никогда. Поэтому, когда после смерти Галины вокруг него засуетились добровольные свахи, он их так шуга­ нул, что сразу отбил охотку. Не могли они догадаться, что у человека, если он прожил не пустоцветом, кроме одиночества, есть еще и память. Она обогреет, поддержит и даже принесет тихую радость. Вот сейчас, только он прикроет глаза, вслушается в тихий шорох резиновых колес, в недовольное фырканье Пентюха, в неумолкающий голос птички, и сразу увидит Галину... Молча, едва заметно улыбаясь уголками губ, она подойдет к ко­ шевке. Яков Тихонович подвинется, освобождая ей место, но Галина никогда сразу не сядет, сначала растеребит спрессованную за день траву, взобьет ее сильными руками, как хозяйка взбивает перед сном подушку, переймет у него вожжи и только тогда устроится рядом. Яков Тихонович закрывал глаза, клал ей голову на колени, и они ехали. Куда — он не знал, да и не хотел знать, это было неважно, где остано­ вится кошевка: в поле, в колке или на берегу реки. Потом родился Иван, и Галина больше не выходила встречать за околицу. Но — было? Было. Вот и ладно. Вот и добро. Яков Тихонович, отрываясь от своих мыслей, вскинул глаза, увидел, что подъезжает к летней дойке, услышал людские голоса и, перехватив конец вожжей, подстегнул Пентюха. — Пошевеливайся, зараза, все бы дрых на ходу! Не столько Пентюха, сколько самого себя подгонял громким окриком. Кончилась тихая минута — дела ждут. Дела ждали не совсем приятные. На летней дойке сгорел электро­ мотор, скважина не работала, и коров гоняли поить на речку, за не­ сколько километров. А тут еще, как на грех, загулял тракторист и не подвез зеленки. Летняя дойка, обнесенная изгородью из березовых жердей, с длин- 25