Сибирские огни, 1986, № 8

и, закрывая ее, краем глаза увидел: Ольга стоит на верхней ступеньке крыльца, на цыпочках, вытягивает голову, пытаясь увидеть: кто там, за оградой? Огурец сидел на прежнем месте. Ждал. Вскочил и, забегая вперед, стал заглядывать Ивану в глаза. Спросить боялся. — Так, Огурец,— В переулке Иван резко остановился.—Мирить мне вас надоело. Больше не подходи. Понял? — Да это я понял,— досадливо отмахнулся Огурец.— Она, Ольга, что сказала? — Три месяца карантина. Но учти, еще раз соскочишь с зарубки, так отметелю, не до баб будет. — А я виноват? —Огурец обиженно крутнулся на одном месте, сорвал с головы и скомкал в руке кепку.—Сам не знаю, чего во мне на­ ходят! У них же, у баб, своя философия! Ты глянь на меня, на красав­ ца,— килограмм костей да метр кожи, огурец худосочный. А вот кида­ ются. Сами, Ваня, кидаются. Ни одну силком не брал. А? Чего во мне такого, особенного? Не знаешь? И я не знаю. А страдаю! — Ладно, страдалец! Я домой. Но учти: терпенье у меня лопнуло. Огурец вздохнул. — Все учат бедного крестьянина. А понять никто не хочет. И пошагал домой. Походка у него была бодрая. «Жук навозный!» —сердито подумал Иван, глядя ему вслед. 3 Незаметно, со стороны, Яков Тихонович любил наблюдать за сыном. Внимательно приглядывался к его уверенной, развалистой походке, к большим рабочим рукам, в которых горело любое дело, к высокой, коренастой фигуре, приглядывался и вспоминал себя молодым. Внешне сын был похож на отца. А вот характер материн — сдержанный, все в себя прячет. Но за внешней легкостью и кажущейся податливостью, хорошо знал Яков Тихонович, таились упорство и железная, внутрен­ няя сила. В иные моменты такой характер становится кремнем. Ни испугать, ни переделать. Яков Тихонович на себе испытал. По молодости, был такой грех, начал прикладываться к рюмке и однажды, по пьяной лавочке, хотел поучить Галину, толком и сам не знал за что. Но не успел и шага сделать, во дворе дело было, как увидел перед глазами вилы, показавшиеся ему очень большими и черными. Свистя­ щий шепот выбил из головы хмель: «Шагнешь — проткну». Уже совер­ шенно трезвыми глазами вгляделся в лицо Галины и понял — проткнет. После того памятного случая не то что руку, голоса не поднимал. И перестал без меры заглядывать в рюмку. Да, характером сын пошел в мать. Завели с ним недавно разговор о Любаве — была у Якова Тихоновича маленькая, тайная надежда остепенить сына. Хотел спокойный, разумный подход найти. Но вместо этого начал горячиться, а когда он, основательно истрепавший свои нер­ вишки за долгие годы бригадирства, начинал горячиться, то переходил на крик и слов особо не выбирал. Распалившись от обиды за сына — такой парнина по какой-то б... сохнет!—он так Любаву и назвал. Сказано было доходчиво и выразительно. На Ивана, когда он услышал, страшно глянуть: глаза, как у быка, налились кровью, кулаки белые, а сам дергается, словно к нему ток подвели. Яков Тихонович не на шутку напугался. Но Иван стерпел. Выскочил из избы, отдышался на крыльце, успокоился, а когда вернулся, предупредил: — Батя, еще раз так о ней скажешь, я тебе не сын. «Ну порода,— чесал затылок Яков Тихонович.—Точно, яблоко от яблони...» Больше разговоров о Любаве не заводил. Пусть Иван сам решает. Не маленький. Да и то сказать — в сердечных делах нотациями не обра­ зумишь. Но про себя, молча, Яков Тихонович продолжал называть Любаву теми словами, каких она, по его разумению, заслужила. Виль­ 19