Сибирские огни, 1986, № 8

«Левый марш», «Необычайное приключе­ ние...», «Приказ № 2 армии искусств», на­ писанные до 1924 года. Таковы значитель­ ные по содержанию стихи «Пролетарий, в зародыше задуши войнуі», где многие стро­ ки можно до сих пор читать как написан­ ные только что, про наши сегодняшние Дни. Таковы и стихи из заграничных циклов. Не поступись гражданственностью и ре­ волюционным пафосом поэзии, не изменяя злобе дня и Демократической лексике сти­ ха,- но обогатившись от соприкосновения с культурой поэтики великого предшествен­ ника эмоционально, поэт обретает способ­ ность обращаться не только к сознанию чи­ тателя, но и к его сердцу, ибо стих его Стал разнообразнее и тоньше, приобрел лириче­ ское звучание. Вдруг сквозь строй «прика­ зов» и «маршей», не отвергая их, но и не останавливаясь перед ними, стали проби­ ваться нежнейшие ноты человеческих чувств. И хоть поэт еще иногда и деклари­ рует свое неприятие лирики: Нами лирика в штыки небднократно атакована, ищем речи точной и нагой... — речь его, оставаясь точной, уже не хочет быть такой «нагой», какая свойственна бы­ ла стихам-плакатам. Лирическое чувство ведет за собою другой стих и другую инто­ нацию. Не домой, не на суп, а к любимой в гости две морковники несу за зеленый хвостик. Шло обогащение стиха — не только те­ матическое и словарное, но ритмическое и интонационное. Наступало время ясного и пронзительного видения и выразительного изображения, приходящего к художнику в пору его духовной зрелости. Наступало время исповеди. Появились стихи, отмечен­ ные не только предельной ясностью мысли — этим поэт отличался в пору его зрелос­ ти всегда,— но ясностью и прозрачностью слова, стиха, доверительностью интонации и тона, которые ранее не всегда посещали его строку. Ты посмотри, какая в мире тишь. Ночь обложила небо звездной данью. В такие вот часы встаешь и говоришь векам, истории и мирозданыб. С«- Неоконченное») Или — там же: Я знаю силу слов, я знаю слов набат. Они не те, которым рукоплещут ложи. От слов таких срываются гроба шагать четверкою своих дубовых ножек. Эти свойства — предельной ясности мы­ сли и выношенности чувства в сочетании с классически прозрачным и вместе напря­ женным стихом с особой силой сказались в поэме «Во весь голос», многие строки ко­ торой давно разошлись на цитаты. Из этой поучительной истории отношений 166 В. Маяковского к А. Пушкину можно из­ влечь несколько уроков. Первый и наибо­ лее общий из них: настоящий художник, каким бы сложным ни был его путь, в кон­ це концов не может не прийти к выводу, что подлинное развитие искусства невоз­ можно без наследования. Поэтому и воз­ вращение В. Маяковского к Пушкину нель­ зя рассматривать как отступление назад. Нет, это было лишь справедливым и неиз­ бежным признанием достижений предшест­ венника, создавшего базу, опираясь на ко­ торую только и мог настоящий поэт совре­ менности Достичь успехов действительных, а не мнимых. Во-втОрых, пролетарский поэт отрицал наследие предшественника не вслепую. От­ рицая, он изучал это наследие. И изучение это неизбежно приводило его к выводам и взглядам более объективным, чем это име­ ло место у многих его сподвижников, отри­ цавших культуру прошлого в силу плохого ее знания. И третье. Как всякий настоящий худож­ ник, В. Маяковский был объективнее само­ го себя — человека. Отсюда и несовпаде­ ние его внутреннего, истинного отношения к тому же Пушкину с его некоторыми за­ явлениями, часто Провоцировавшимися, впрочем, его групповым окружением. Истинное его отношение к культуре было, как показывает опыт, глубже и вернее его внешнего проявления. В этом смысле любопытна незаконченная заметка Н. Асеева «Маяковский и Пушкин», набросанная им в 50-е годы и лишь в про­ шлом году впервые опубликованная в 93-м томе «Литературного наследства». «Я двад­ цать лет без малого знал Маяковского как человека,— пишет Н. Асеев,— встречался с ним многие годы чуть ли не ежедневно, и все-таки как художника, оказывается, знал его очень несовершенно,- поверхностно. Я думал, что в искусстве он так же просто­ душен и прямолинеен, как в жизни, так же мальчишески надменен и неприступен по отношению к чужим, несочувствующим лю­ дям, так же деятельно весел и открыто дружелюбен по отношению к своим. Я по­ лагал, что в этой цельности его натуры, одинаково яркой и в жизни, и в искусстве, заключается полновесность, убедительность его дарования, непререкаемость его взгля­ дов и вкусов в искусстве и в жизни! Одна­ ко длительный жизненный опыт доказал мне, Что это не совсем так, или, вернее, совсем не так. Оказалось, что в творческом своем бытии Маяковский гораздо слож­ нее, многограннее, глубже и неузнаннее, чем в обычной, каждодневной, наблюдаемой извне жизни». И далее, говоря о том, что сближало В. Маяковского с Пушкиным, Н. Асеев замечает: «Их человеческие черты во мно­ гом могут быть сближены по своим прояв­ лениям. Та же горячая любовь и ненависть, то же желание быть хозяевами в своем до­ му, в своем деле... Это — их человеческие черты. Но творческое начало у обоих вы­ ше человеческого или, по крайней мере, выше среднечеловеческого уровня понима­ ния жизни и ее назначения». Вот это-то высокое «творческое начало», которым в высшей'степени был наделен В. Маяковский, и помогло ему понять значение наследия, оставленного великим