Сибирские огни, 1986, № 8

И дальше — безоговорочно-непри­ миримое: Белогвардейца найдете — и к стенке. А Рафаэля забыли? Забыли Расстреляй вы? Время пулям по стенам музеев тенькать. Стодюймовками глоток старье расстреливай! Как мы знаем, призыв этот дошел до слуха различного рода архиреволюционе­ ров, мечтавших построить новую культу­ ру, не затрачивая сил на усвоение дости­ жений прошлого. Призыв был принят ими в качестве руководства к действию. Это— факт, подтвержденный практикой многих лет нашей действительности, про­ стиравшейся и за пределами жизни поэта. Сколько лет и даже десятилетий школь­ ные и вузовские программы предлагали вниманию молодых поколений литературу нашу в усеченном видеі Потребовались многие и многие усилия и годы, чтобы вернуть народу то, что принадлежало ему по праву. Одними из тех, кто первыми поняли не­ верность и вредоносность призыва «атако­ вать Пушкина», были А. Луначарский и ’ A. Блок. А. Луначарский сразу же по по­ явлении стихотворения «Радоваться рано» выступил в газете «Искусство коммуны» со статьей «Ложка противоядия» (29 декаб­ ря 1918 г.), где резко протестовал против «разрушительных наклонностей», содер­ жащихся в стихотворении. Такой Же была и реакция А. Блока. В «Дневнике» от 30 Декабря 1918 г. он записывает: «Мысль о традиции (нарушение традиции есть, тоже традиция). Маяковскому и для «Энцикло­ педии искусств». Что же стояло в этой краткой записи за словом «Маяковскому»? Сохранилась запись обращения А. Блока к В. Маяков­ скому по этому поводу. Вот она: «В. Маяковскому! Не так товарищ! Не меньше, чем вы, ненавижу Зимний дворец и музеи. Но разрушение так же старо, как строительство, и так же «тра­ диционно», как оно...» И дальше: «Разру­ шая, мы все те же еще рабы старого ми­ ра...» И еще одна примечательная строка из этого обращения: «Ваш крик — все еще только крик боли, а не радости...» Как показывает литературная практика B. Маяковского, 1917 и последующие за ним годы были переломными в его отно­ шении к наследию Пушкина. Он еще про­ должает, как бы по инерции, более понуж­ даемый обязательствами, вытекающими из программы лефовцев и прежних его за­ явлений, чем внутренним убеждением, под­ черкивать в различных декларациях и диспутах свое отрицательное отношение к великому предшественнику. Но внутренняя работа, происходившая в нем, уже сделала свое дело. Он все более и более начинал приходить к двум взаимосвязанным выво­ дам. Первый — как оказалось, новую куль­ туру создать столь быстро, как хотелось бы, невозможно. Рождение подлинных произведений искусства не может не от­ ставать от появления лозунгов. Второе — новая культура, хотим мы того или нет, не может появиться, не опираясь на дости­ 164 жения прошлой культуры, изолированно от нее. Внутренне он понял это довольно быстро. По крайней мере— в силу его та­ ланта, а также в силу знания им образ­ цов культуры прошлого — быстрей, чем его сподвижники по «Лефу» и «ревискус- ству» вообще. А о том, что он знал луч­ шие образцы культуры прошлого, невзирая на его тогдашнее отношение к ним, гово­ рит многое. Выступая перед творческой интеллигенцией на диспуте о задачах ли­ тературы и драматургии 26 мая 1924 г., он заявил: «Месяц тому назад, во время работы, Брик начал читать «Евгения Оне­ гина», которого я знаю наизусть, и я не мог оторваться и слушал до конца и два дня ходил под обаянием четверостишия: Я знаю, жребий мой отмерен, Но чтоб продлилась жизнь моя, Я утром должен быть уверен. Что с вами днем увижусь я...» И уточнил далее: «Конечно, мы будем сотни раз возвращаться к таким художе­ ственным произведениям, учиться этим максимально, добросовестным творческим приемам, которые дают верную формули­ ровку взятой, диктуемой, чувствуемой мысли. Этого ни в одном произведении в кругу современных авторов нет...» Здесь, помимо признания того, что уровня пушкинского мастерства пока не достиг никто из современников В. Маяков­ ского, важно как бы невзначай вырвав­ шееся признание поэта о том, что он «зна­ ет наизусть» такое произведение Пушки­ на, как роман «Евгений Онегин». Нам же известно и то, что он «знал наизусть» не только это произведение Пушкина, но и многое другое, принадле­ жавшее . перу его предшественника. Об этом непререкаемо свидетельствует неод­ нократное обращение В. Маяковского-поэ- та к поэтическому наследию Пушкина: то деталь старого быта, воспринятая через творчество Пушкина, то перефразировка пушкинской строки, а то и целая цитата. Такова, скажем, строка «О прожигании глаголами сердец людей» («О поэтах»), являющаяся прямой перефразировкой строки из пушкинского «Пророка», или еще более раннее обращение В. Маяков­ ского к своему предшественнику в стихо­ творении «Последняя петербургская сказ­ ка» с его строкой «Запирую на просторе я», являющейся также перефразировкой соответствующей строки из «Медного всадника». Не говоря уж о цитате из «Евгения Онегина», вошедшей в «Юби­ лейное». Как видим, во-первых, Маяковский знал Пушкина. Во-вторых, невзирая на субъек­ тивистские, продиктованные зачастую кружковыми интересами, заявления, ценил его. И чем далее, тем более. Он тянулся к своему предшественнику, может быть, и сам не осознавая этого. Особенно на пер­ вых порах, между 1918 и 1923 годами. Тянулся, как жаждущий тянется к источ­ нику, голодный — к хлебу. Тянулся, как железо тянется к магниту, не думая об этом, но неизбежно приходя к нему. Публичное примирение с классиками происходит уже в 1923 г., в стихотворении «Рабочим Курска, добывшим первую ру­ ду...»;