Сибирские огни, 1986, № 8

— С трудами вашими, Иван Яковлевич, с трудами вашими. От них и кормлю своих курочек. Иван заглянул в корзину. Она была до краев наполнена срезан­ ными колосьями. Сверху лежали ножницы. —Душа-то болит,— продолжал Евсей Николаевич,— все равно сгниет, а тут хоть на малое дело сгодится. А ты по кому там стрелял, уж не по воронам ли? ' Иван покраснел и отмолчался. Перекинул ружье за спину и поднял корзину с земли. — Давай, дед, помогу. — Раз сила есть, помоги. Они пошли по дороге. Иван уже каялся, что подошел к старику. Знал: сейчас не избежать длинного разговора. И не ошибся. — Ты, Иван Яковлевич, я слышал, в институте учишься? — Учусь, заочно. — Так, так... А считать вас там учат или нет? — Смотря что. — Ну, вот хлеб хотя бы. Я вот хожу, колоски эти срезаю и все при­ кидываю. Нынче у нас сколько на круг собрали? Восемнадцать центне­ ров. А кулижка неубранная, пожалуй, гектаров с двадцать будет. Пере­ множим восемнадцать на двадцать. Сколько получается? Триста шесть­ десят получается. Три с половиной тонны зерна взяли и ухайдакали. Псу под хвост. Работнички... Или как вас теперь называют? Труженики! Иван молчал. Отвечать ему было нечего. Как ни крути, а прав ста­ рик, прав. Вон оно, поле, лежит, гниет. И что из того, что ты можешь оп­ равдаться, дескать, я-то работал. Значит, плохо и не так работал! ...Он снова смотрел в зал, потом в окно, за которым все шел снег, снова не слушал председателя колхоза, все еще говорившего с трибуны, и тягостно, отстраненно от самого себя думал: «Черт возьми! Неуже­ ли мы все сошли с ума, неужели у нас у всех, как говорит Огурец, кры­ ша поехала? И даже не заметили, что тронулись. Бросили хлеб, он гниет, а мы говорим речи, сорим словами, как семечной шелухой, и счи­ таем, что так и надо. Какой-то абсурд, перевернули все с ног на голову». Председатель закончил говорить. В зале захлопали. — Слово предоставляется передовику жатвы, депутату районного Совета Ивану Завьялову. «Что это? Меня? Зачем? А, речь держать». Речь у него была напи­ сана на бумажке. Бумажка лежала во внутреннем кармане пиджака. Сейчас он достанет ее, подойдет к трибуне, добросовестно прочитает, и ему тоже похлопают. А потом будет концерт, и он сядет в первых ря­ дах вместе с большими мужиками, своими и гостями из района. Когда закончится концерт, его позовут в столовую на банкет, и там, поначалу, тоже еще будут говорить речи. И ничего плохого в этом он раньше не видел. Но сегодня, будто лучом прожектора, высветило: да разве можно им что-то говорить, им надо молчать, молчать и стыдливо прятать гла­ за друг от друга. — Иван,—толкнул его кто-то сбоку,— Задремал? Тебя. Он поднялся из-за стола и стал развязывать узел на алой, шелко­ вой ленте. Узел был внизу и сбоку, и ему пришлось почти отвернуться от зала. По залу пошел легкий, неясный шум. Вот, наконец-то, узел раз­ вязал. Снял с себя ленту, аккуратно скрутил ее и положил рядом с ча­ сами. — Ты чо, Иван, налегке будешь говорить, в майке? — озорно вы­ крикнул кто-то из зала. Покатился добродушный смешок. Краем глаза еще успел ухватить: вытянутое, удивленное лицо пред­ седателя колхоза и общее, в отличие от веселости зала, оцепенение пре­ зидиума. Ничего. Прыгать, так уж сразу, махом. — Я речь не буду говорить, я другое скажу. Стыдно нам речи го­ ворить, когда мы оставили хлеб под снегом... Иван передохнул, сделал паузу и услышал в зале необычную, насто- 14