Сибирские огни, 1986, № 8

И все же шум откатывающейся волныпо­ пулярности поэта еще как бы стоял в воздухе. И по тому, каковы были отзвуки этого гула, можно было понять, каков был сам этот гул есенинского слова в минувшее десятилетие. Это было время, следовавшее сразу за революцией и гражданской войной, период, связанный с перетряхиванием и переустрой­ ством старого мира, с одной стороны, и с нэпом, повлекшим за собою не только из­ вестное оживление частного сектора эконо. мики, но и временное оживление частно, собственнической психологии,—о другой. Краткий период тактического отступления революции, за которым последовало стра­ тегическое ее наступление на всех фронтах жизни молодой республики. Время, связан, ное с крутой ломкой судьбы страны и мно­ гих человеческих судеб, в том числе судеб молодых людей, чья взыскующая или просто смятенная душа, ища ответ на свои вопросы в книге и часто не удовлетворяясь поэзией лозунгов, искала другой поэзии. Слава Есенина всегда была не только широкой, неоднократно прокатывавшейся по городам и весям нашей родины. Она бы. ла из тех, что входят в сознание читателя в его раннюю пору и покоряют сразу. Ибо поэзия его предстает читательскому слуху как бесконечно искренняя и сочувствующая и вместе совершенно самобытная, ни от кого и ни в чем не зависящая, кроме разве своей родной матери — народной песенной стихии. Литературных же влияний муза поэта не знала, за исключением, возможно, довольно краткого, но вполне благотвор­ ного влияния кольцовских песен, испытан, ного поэтом в отрочестве, да еще непро­ должительного влияния поэзии А. Блока в юные годы, когда, оказавшись в столице и познакомившись с образцами модного тогда символизма, поэт перенял у старшего собрата «молитвы» и «часовни», «монасты­ ри» и «ризы», от которых, впрочем, сам А. Блок к тому времени уже отказался. Справедливости ради следует отметить, что С. Есенин увлекался этими «ризами» и «молитвами» очень недолго. Но самое главное, что и это его краткое увлечение внешней стороной поэзии А. Блока носило характер отнюдь не эпигонствующий. Он. не пошел за этими «ризами» и «молитва­ ми» — вслед за молодым А. Блоком — в «соборы» и «храмы», чтобы там молиться на них, но на свой лад приспособил их к живым реальностям каждодневно наб­ людаемой им живой жизни. Отсюда и эти строки: Под соломой-ризою Выструги стропил... Или в другом стихотворении: Когда звенят родные степи Молитвословным ковылем. Как мы видим, обветшавшие в «храмах» «ризы» и «молитвы» на ветру живой дей­ ствительности приобрели совершенно иное назначение и звучание. Есенин быстро и прочно занял в рядах современных .ему поэтов свое, лишь его до­ жидавшееся и до сих пор принадлежащее лишь ему одному место. Он был сразу расслышан не только без­ отчетно потянувшимся к его певучему слову читателем и почитателем, но и лите­ ратурной средой. Правда, отношение этой среды к поэту никогда не было однознач­ ным: если одни безоговорочно приветст­ вовали его, то другие столь же решительно и упорно не принимали. А если вспомнить об исключительной пестроте идейно-эсте­ тических взглядов и установок различных литературных групп и группировок не толь, ко предреволюционной эпохи, но и пер­ вых послереволюционных лет, то можно представить себе, каково-то было в той атмосфере С. Есенину. Неоднозначное, постоянно меняющееся и нередко прямо отрицательное отношение к С. Есенину, особенно в конце его жизни, наиболее наглядно выразилось в отзывах о нем В. Маяковского. В 1922 году в беседе с сотрудником га­ зеты «День» В. Маяковский, касаясь раб», ты группы поэтов-имажинистов, замечает, что «теперь она уже выдыхается». И добав­ ляет: «Из всех них остался лишь Есения». Как мы видим, оценка работы Есенина здесь помечена знаком плюс. Говоря позд­ нее, но об этом же периоде развития поэта, В. Маяковский заявляет: «Есенин вы. бирается из идеализированной деревенщи­ ны, но выбирается, конечно, с провала­ ми...» Тоже, как видим, оценка в общем позитивная, хоть и с оговоркой. И далее: «Потом Есенин уехал в Амери­ ку или еще куда-то и вернулся с ясной тягой к новому...» Совсем, как видим, хорошо. Однако все эти оценки, вполне положи­ тельно характеризующие С. Есенина, отри, цаются гут же самим В. Маяковским в его стихах «Юбилейное», «Тамара и Демон» и «Столовая Моссельпрома», где поэт — прямо или косвенно— выступает против своего собрата, выбирая, как правило, в качестве мишени просчеты последнего не столько в поэтическом, СКОЛЬКО в бытовом плане. Конечно, человеческое поведение С. Есе­ нина не было безупречным. Действительно, поэт нет-нет да и доказывался в плену раз­ личного рода богемы, царившей в опре­ деленных кругах творческой интеллиген­ ции в период НЭПа. Но дело, видимо, не только и не столько в этом. Ведь в это же время находился в плену и сам В. Мая­ ковский, а именно — в плену узкогруппо­ вых интересов ЛЕФа, где, как известно, властвовали успевшие и не успевшие еще перекреститься в «пролетарских» писатели- футуристы. И иногда слишком прямоли­ нейно понимаемые В. Маяковским задачи новой литературы в соединении с узко- келейными интересами окружавших его собратий и толкали его из одной крайности в другую в оценках текущей литературной жизни, и, в частности, в оценках С. Есени. наѵ В 1926 году в статье «Как делать сти­ хи», уже цитировавшейся выше, В. Мая­ ковский прямо проговаривается: «Его (т. е. Есенина.— Л. Р.) очень способные и очень деревенские стихи нам, футуристам, конечно, были враждебны...» Как видим, с одной стороны, «очень спо­ собные», а- с другой — «враждебны». А в 1929 году, выступая на Втором рас. ширенном Пленуме правления РАППа, В. Маяковский признается: «Была колос­ 157