Сибирские огни, 1986, № 8
тоже не навсегда. Наступает время, и он проходит. Сейчас, глядя на улыбающегося отца, слушая равномерное тиканье, с каким падали за окном снежинки, Иван испытывал именно такой момент отрезвления. Будто спал, проснулся и поглядел вокруг иными, здравыми, глазами. Поглядел и ему стало худо. — ...Замечательных тружеников наших полей и ферм! — снова с нажимом подчеркнул председатель, и Иван снова его услышал. Даже похлопал вместе со всеми. Тикают часы, и падает тяжелый влажный снег. На крыши домов, на заборы и на поля. И те хлебные валки, которые вчера еще можно бы ло различить и увидеть, сегодня уже запечатаны до весны белой, холод ной стылостью. Иван поставил локоть на красную скатерть стола, опу стил голову и прикрыл глаза ладонью... Нет просторного зала, битком набитого людьми, нет длинного стола для президиума, нет трибуны, а есть большое поле —гектаров в двадцать, и на нем лежат длинные, изви листые хлебные валки, припорошенные снегом. То там, то здесь из бе лизны тоскливо торчат одинокие, серые колоски. Пусто, глухо. Иван попал на неубранное поле совершенно случайно: по первотропу решил поохотиться на зайцев, но только зря намаял ноги и, возвращаясь в деревню, решил срезать угол. Поле, накрытор снегом, открылось ему сразу своим запустением и тоской. Пахали осенью землю, весной засевали ее, летом душили сорняки отравой с самолета, считали все это работой, получали за нее деньги, а потом ушли и бросили сваленный хлеб, отдав его мышам и гнили. Выб росили, как выбрасывает икающий от сытости человек ненужную ему черствую корку. И сыплется, сыплется теперь с неба мягкий снег, хоро нит под собой серые колоски и волглую солому. Иван нагнулся, разгреб снег, вытащил несколько колосьев, выше лушил их в ладонях, обдул мякину и долго смотрел на крепкие ядреные зерна. Сколько их тут осталось лежать? Сбоку послышался прерывистый, глухой шорох. Иван испуганно оглянулся. Большая, жирная ворона с лоснящимися перьями тяжело плюхнулась на заснеженный валок и не торопясь, лениво стала выцара пывать колос. Выцарапала и так же, не торопясь, лениво, принялась склевывать зерна, тупо и равнодушно поглядывая на Ивана круглым, сы тым глазом. — Кышш! Зараза! Кышш! Ворона и не думала пугаться, переступила с лапы на лапу, раззяви ла черный, прожорливый клюв, и протяжное, скрипучее карканье раз неслось над полем. Над длинными, извилистыми валками под снегом, над одиноко торчащими колосьями. Ивану стало не по себе от этого карканья, по-могильному скрипучего и страшного. — Кышш! Зараза! Ворона глядела на него круглым, сытым глазом и продолжала надсадно каркать, жирным пятном чернея на белом, свежем снегу. Иван сдернул с плеча ружье, раздался гулкий, раскатистый выстрел. Опустил ружье, из ствола которого выползла сизая струйка, глянул на ворону, сброшенную дробью с хлебного валка, и напрямик торопливо пошел через поле, испытывая гадкое чувство и запоздало ругая себя за выстрел: ворона-то ни при чем. На дороге он догнал деревенского старика Евсея Николаевича. Тот Шел с большой корзиной, то и дело ставил ее на землю, отдыхал, видно, корзина была тяжелой. Коротенькая, старая фуфайка, валенки с кало шами и потрепанная шапчонка придавали Евсею Николаевичу замыз ганный вид. И поэтому поле, только что увиденное, жирная ворона на нем и теперь эта одинокая, усталая фигура старика, бредущего по до роге с тяжелой корзиной,— все наполняло душу такой безотрадностью, что хотелось закрыть глаза и ничего не видеть. Заслышав сзади шаги, Евсей Николаевич поставил на землю корзину, оглянулся. — Здравствуй, Евсей Николаевич, с какой добычи идешь? Маленькое, сморщенное лицо старика стало сердитым и одновре менно хитроватым. 13
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2