Сибирские огни, 1986, № 8

разило другое: Любава вышла замуж за Витьку Бояринцева. Дурнее и несправедливее нельзя было ничего придумать: светлая, улыбчивая Любава и угрюмый, себе на уме, Витька, со злыми, всегда насторо­ женными глазами. Не понимал Иван. — Ведь до последнего дня писала. Огурец беспомощно разводил руками. — Откуда я, Ваныпа, знаю, какая ее блоха и за какое место укусила. Трах-бах, как снег на макушку. Вообще-то, по философии, баба инструмент капризный. В любой момент может зауросить. Да не бери ты в голову — плюнуть и забыть! Глянь на себя — медовый парень! Я тебе таких девок... хочешь прямо щас рванем? Иван отказался. Попросил довести до дома. Огурец уехал, а он долго еще сидел на крыльце, слушал, как недалеко, через улицу, весело и бестолково шумела свадьба. Сидел и боялся пошевельнуться — такая злая, дикая и бесшабашная сила набухала в нем. Стоило ее чуть потревожить, она сразу бы нашла выход, вырвалась бы, чтобы крушить и ломать, что попадет под руку. И он не шевелился. Словно держал стакан, наполненный до краев водой, и боялся выплеснуть из него на землю хотя бы каплю. Дождался, когда угомонилась, умолкла свадьба, когда стало рассветать и погнали в стадо коров. Поднялся, под второй ступенькой крыльца нашел ключ, открыл дом и вошел в него. За эту длинную ночь Иван проклял и возненавидел Любаву. Был твердо уверен, что проклял и возненавидел навсегда. Но уже через полгода понял, что ничего в его отношении к ней не изменилось. Все осталось по-прежнему, как и было. Не забылись ни руки ее, ни гу­ бы, ни то, как целовались они на многолюдном перроне, перед самым отходом поезда, который должен был увезти его на два года. Они стояли прямо под фонарем, на них падал яркий свет, и Иван видел в Любавиных глазах отражение этого света и свое уменьшенное до кро­ хотных размеров лицо. Потом он не раз думал, что лицо Любавы отражалось в его глазах. Они как бы передоверили себя друг другу. И в таком перекрестье виделся ему большой смысл, какой-то знак, обещание. Вырвать это из памяти Иван не мог. Его снова тянуло к Любаве, и только гордость не позволяла при редких, случайных встречах подойти к ней, заговорить, спросить: как же так, что случилось? Иногда он спохватывался и удивлялся — куда же делась его ненависть, которую он испытывал в ту ночь, когда сидел на крыльце и слушал, как шумит свадьба, куда она бесследно пропала? Однажды рассказал матери и тоже спросил: куда? Мать погладила его по голове, как маленького, и заплакала. — Любовь это, сынок, она умеет забывать. Такая вот, горькая, тебе досталась. Жизнь шла своим чередом. Иван душил себя работой, вгонял себя в нее, чтобы избавиться от одних и тех же, неотступных мыслей. Его заметили, стали вызывать на разные совещания, вручать премии. Иван решил, что свою рану он сможет залечить славой, и от славы у него на некоторое время даже закружилась голова. Но кружилась она недолго. Что бы ни делал, о чем бы ни думал, рядом, незримо, всегда стояла Любава. Стояла и никуда не собиралась уходить. Огурец, не раз пытавшийся, как он говорил, расшатать его мо­ ральные устои, после полного неуспеха плюнул и посоветовал своему дружку идти в монастырь. «Только не знаю, в какой, —добавлял он, — теперь у нас и монастырей-то, наверное, нет, перевелись». Иван’ на Огурца не сердился, похлопывал по плечу и смеялся, хотя было ему совсем не до смеха. Душа болела. А тут еще и сама Любава при нечаян­ ной встрече обронила тоненькое «здрассте». Еще цепче охватило Ивана сильное, упругое течение, и он уже не пытался сопротивляться, пол­ ностью отдался в его власть, ожидая с тревогой и надеждой: может, вынесет... ...Сна не было. Вот и отец вернулся с крыльца, покряхтел, улегся, 10