Сибирские огни, 1986, № 8

— Батя, бросай курить. Прокоптился, хрипишь, как старая гармошка. — Надо, надо бросить,— охотно согласился Яков Тихонович.— Душит, зараза. Гараж-то закрыл? — Закрыл. Пойдем спать. — Да я уж спал. Посижу теперь. С Любкой опять ездил? — Ну, а что? — Да так, ничего. Боярчиха приходила. Просит, чтобы я тебя к порядку призвал. — А ты что ей сказал? — Сказал, что вы, слава богу, большенькие, свои головенки на плечах имеете. Но учти, старуха она — кремень, свое до конца будет добивать. — Ладно, батя. — Ладно-то, ладно. Ты мужик. Утрясай, доводи до конца. Туда или сюда. Хватит болтаться, как в проруби. — Дай время, утрясу. — Долго трясешь-то. В темноте не было видно, но Иван догадался, что отец усмехнулся в свои вислые усы, тронутые желтизной от табака. Усмешка относилась не к словам, которые он сказал, а к мыслям, которые думал. В послед­ нее время стал Иван замечать за отцом эту странность: говорит об од­ ном, а по глазам видно, что думает совсем о другом и в мыслях своих далек и от разговора, и от того, с кем говорит. «Поженить его, что ли? — размышлял Иван, укладываясь спать.— Не старый ведь, пятьдесят шесть всего». Но представил, как в их дом, где каждая вещь напоминает о ма­ тери, войдет чужая женщина, и понял, что ему это будет неприятно. Можно, конечно, зажать себя и не показывать вида, но все равно будет точить червячок недовольства. А в свои двадцать пять лет Иван больше всего ценил определенность и ясность. Или так, или иначе — терпеть не мог плавать где-то посередине. А вот пришлось. И все она, Любава, его горькая, непонятная, не ясная до конца судьба. О чем бы ни начинал думать, в конце концов все равно возвращался к Любаве. Ни обойти, ни избавиться, ни спрятаться, только одно возможно — набраться сил и выпрыгнуть из проклятого круга. Как сказал отец? «Ты мужик. Утрясай, доводи до конца». Конечно, ему, Ивану, утрясать и доводить до конца. Кому же еще? Он винтом крутился на кровати, то закрывал глаза, то снова открывал, таращился на мутно белеющий потолок, а виделась ему, против воли, полевая дорога и июньский день. Теплый, тихий, едва ощутимо пахнущий первыми цветами. ...Рано утром Иван сошел с поезда, на выезде из райцентра поймал попутку, а когда до Белой речки оставалось километра три, когда на пригорке уже виднелись крыши и разлапистые телевизионные антенны, он попросил шофера притормозить, выскочил из кабины и пошел пешком. Два года мечтал: перед самой околицей пройдется бархоткой по своим коротким сапогам с высокими, неуставными каблу­ ками, расправит вырез на форменке, чтобы получше была видна тельняшка, на самый затылок сдвинет черный берет — любуйтесь, лю­ ди, на морского пехотинца. Жаль, усы подвели: жиденькие, белесые, пришлось их сбрить — слишком уж несерьезно торчали. А все осталь­ ное в норме, или, как говорил старшина, в стопроцентном ажуре. Оставалось еще последнее, что требовалось для полного счастья,— он входит в деревню, а навстречу, совершенно случайно, ведь бывают же в жизни случайности, плывет Любава. И кончится разом разлука, ожидание писем, начнется новое, неизведанное. Любаву он увидел. Шагал уже по центральной улице, когда на­ встречу, из-за поворота, выкатился красный «Жигуленок» с розовощекой куклой на капоте, с разноцветными лентами и колокольчиком под медной дугой. Колокольчик на ухабах болтался из стороны в сторону и, наверное, звенел. Но из-за шума моторов, из-за громких длинных 8