Сибирские огни, 1986, № 7

Все равно, крикнул мальчишечка.— Ждите,— и юркнул в секретариат, а Нетупский1остался в «предбаннике» размышлять о превратностях судьбы, странностях и необъяснимости совпадений, и о том, что надо бы мчаться к Николе, повыспросить все и тем успокоиться. Или уж не успокоиться и тогда... А что тогда, Нетупский и представить себе не мог. И тут появилась вахтерша: — Вот такие дела, уважаемый. А следом мальчишечка-фотокор по фамилии Любушкин мелькнул и вновь появился с тяжелым фотоаппаратом на дюралевой треноге и потащил Нетупского в Николин кабинет сниматься. Солнце било в окно, на столе бумаги были раскиданы, будто только что вышел Николя и вот сейчас вернется. Значит, так,— сказал Любушкин,— сядьте за стол, сделайте по возможности интеллигентное лицо. — Зачем это? — спросил Нетупский и сам удивился своему вопросу. И так ясно — юбилей. — Так куда садиться? — пальто снял и шапку. — Я вам пару книжек сюда подкину,— сказал Любушкин и полез в книжный шкаф.— Потолще которые. Юбилейный снимок все-таки. За рабочим столом. И телефон под рукой, телефон. Всем нужен, все звонят. А если я позвоню, поможете? — Звоните,— устало сказал Нетупский и принялся перебирать Николины бумаги. И что за почерк — курица лапой находила. Кто в таком разобраться может? — Но сразу вспомнил Лидку Жеребцову, которая любой почерк разбирала, будто сама написала, и болезненно поморщился: вот уж воистину — солдат в юбке. И тут аппарат щелкнул, голубым полыхнуло, а следом еще раз и еще. — Не снимок — шедевр! — восхитился Любушкин.— Еще разок. Вот так, бочком. Чтобы больного глаза не видно было. Кровоизлияние у вас? Переработали, перенапряглись?.. Литературу двигаете, культуру поднимаете. Ее и слон не поднимет.— Мальчишечка болтал и суетился вокруг. Из редакции Осип выкрался, чтобы никого не встретить и никого не видеть. Он устало спускался на улицу без того чувства радости и довольства, которые раньше непременно распирали бы его, едва только замаячила на газетной полосе юбилейная фотография. Вот сейчас поймаю такси и поеду в больницу. И пусть он мне все расскажет. И про Володю-Вельзевула и про все на свете. Было или не было? А если не было, почему глаз красный? И откуда цветы? И почему осыпались, едва до прокуратуры дело дошло? Ты у меня покрутишься,— пообещал Осип.— Ты у меня все выложишь.— И вдруг испугался: — А то ведь и отпереться может: знать не знаю и ведать не ведаю, что тебе снится по ночам. ^ А ночью и не снилось ничего. Такси пролетали с погашенными огоньками. Осип все топтался на краю тротуара, опасаясь, что вот сейчас кто-нибудь вывалится из редакции или на улице подвернется и начнутся расспросы, разговоры, а то и соболезнования. — А чего это у вас лицо постное? И почему это на белый свет красными глазами смотрите, кровью налитыми? Чем это он вам не угодил, белый свет? Д а чтоб вы пропали вовсе,— сердился Нетупский, хотя никто к нему не подходил и никто его ни о чем не спрашивал, и никому до него даже дела не было. Люди шли по своим делам, смеялись и разговаривали. Белые облака легкими кораблями скользили по синему небу, и воробьи устроили шумный базар в кроне старого тополя. — Такси! — Нетупский замахал руками, увидев, наконец, зеленый огонек, и мгновение спустя уже мчался по весенним улицам. Светофоры бездушно подмигивали ему то красным, как язык Николи, то жел- 4 № , 97