Сибирские огни, 1986, № 7

Только как это я мог купить машинально и не запомнить,— разду> мывал он уже в ванной, намыливая щеки.— И глаз вот болит. Осип склонился к зеркалу, рассматривая себя. Ну конечно, ячмень, сказал он и сунул в зеркало кукиш. Сто лет не было. Или худосочен я, что ячмени одолели? Или продуло где. Да и где было продуть? — рассуждал он.— Впрочем — весна. С крыш капает, из окон дует. Всем жарко, всюду форточки нараспашку. Он снова склонился к зеркалу. А глаз покраснел. Хорош юбиляр с красным глазом. И снова откуда-то из темного угла памяти всплыло: «ДЛт П0 какомУ случаю юбилей? Что до седых волос дожил, до плеши? Что суетничал и тщеславился?» Наваждение да и только. Плюнул Осип и пошел завтракать. А тут на стене отрывной календарь — 13 марта. Так-то сегодня тринадцатое,— сообразил Осип, усаживаясь за стол с чашкой чая.— И значит, ночь была нынче под это самое число. И как это о н т а м ? Лишь в маленьком кружке интимном Есть место пакостям взаимным. Не-ет,— сказал Осип.— Есть место то-онкостям взаимным.— И неожиданно для себя продолжил, наклонив голову и вслушиваясь в слова: Здесь, видишь ли, полутемно, И это лучше полусвета. На старых ведьмах домино, Молоденькие ж разодеты... Да откуда же это, будто и слышанное раньше? Побежал Осип в спальню, оттуда в кабинет. Полез по книжным ’ шкафам и полкам, распахивал пухлые това и томики, блуждал взглядом по строчкам: не то, не то, все не то... Уже натягивая штаны, вдруг будто остановился на бегу от шальной мысли: «К Николе надо. К Николе». Осип бежал по улице — только пальтишко развевалось да брызги из-под ботинок летели. По заведенной привычке торопливо раскланивался и торопливо улыбался. И мыслишки просверкивали торопливо: Нехорошо бегу. Несолидно. Будто гонится кто. И одышка вот. А тут ему навстречу из какой-то подворотни Аркаша Полустарчен- ко и басом: — О-осип, друг бесценный,— и руки размахнул.— Поздравь. — Да с чем? — закричал Осип и затоптался на месте, будто и сейчас еще бежал. — Как с чем? Персональную получил! Вот оно что,— сказал себе Осип. Постарел Аркаша, поизносился. Лицо в морщинах и бороздах, и шапка заячья вышоркалась добела, до подшерстка, и форму давно потеряла. А пальтишко по моде, хоть и выношенное. — Понимаешь, персональный пенсион. Богат теперь.— Аркаша в полноте чувств ухватил Осипа за плечи и покачал к себе и обратно.— Бога-ат. Жить можно. А все приятель твой, газетчик. Щупленький такой. Николя. Он меня надоумил, он и заявление писать помог. А главное — от редакции туда,— Аркаша поднял палец,— начертал. И .вот, оценили заслуги старого арлекина. — Николя-то при чем? — кисло сказал Осип. — О-осип,— Аркаша, отстранясь, прищурился на Осипа.— Неужели?— Неужели,— сказал Осип.— Заявления нынче и коза писать умеет. 95