Сибирские огни, 1986, № 7

— О-о-о,— с насмешливым удивлением сказала она. Где вас черти носили? Звучало это, пожалуй, и шутливо, только физиономия у прокурорши была злая. А скорее даже не злая, но официальная, как на судебном заседании.— Пш-ш,— сказал Осип.— Не надо про чертей. — Как это не надо? — сказала Лия Викторовна. Она подняла белые пышные руки, прижала пальцы к вискам, а широкие рукава скользнули вниз, обнажив трогательные ямочки на локтях.— Как это не надо, повторила она.— У меня голова раскалывается. — Все равно не надо,— попросил Осип и с обворожительной улыбкой потянул букет из-за спины. — Вот так прелесть! — воскликнула Лия Викторовна, принимая цветы, и вся капризная суровость ее разом пропала, потому что как было устоять перед таким доказательством любви и преданности.— Ах, какая прелесть! — Она поднесла букет к лицу, но цветы осыпались, усеивая пол желтой пылью. — Хорошую же шутку ты придумал,— обиженно сказала Лия Викторовна, бросила голичок и ушла в комнаты. Осип стоял, открыв рот. с — Да они за-замерзли по дороге! — закричал он наконец, но ответа не последовало. Это я хорошую шутку придумал? — бормотал Осип, скидывая на пол пальто и шапку.— Это он хорошую шуточку придумал. Да чтоб он провалился,— заклинал Осип, топча цветочные стебли.— В преисподнюю! В тар-тарары! Тьфу! 5 Утром Нетупский проснулся с ощущением чего-то сверхъестественного, происшедшего с ним накануне. Он.долго лежал, размышляя о Володе: кто же это все-таки был, да и был ли или только привиделся в полудреме на лестничной площадке? — и о том, как вдруг случилось, что из всего понаписанного им оказалось нечего прочитать? Да и говорить ведь было нечего, вот беда. Но самое главное, куда это ни с того ни с сего исчезли и добротный костюм, и новые ботинки и почему это оказался он снова в грязных кирзухах и велюровой шляпе, о которых и забыл вовсе? А и не пили, можно сказать,— размышлял Осип.— И не хотелось. А вот ведь бред какой-то нахлынул, галлюцинация, что ли. Только чем больше он убеждал себя в этом, тем реальнее представлялось ему и то, как раздавал он автографы, и как бесновались и корчились вокруг него отвратные рожи, а рогатый месяц и звезды висели совсем низко над их треугольным столиком — рукой достать. И глаз болел... Во всем доме стояла тишина. Уже и Лия Викторовна, должно быть, ушла на работу, и в соседних квартирах было пусто. Только радио где-то роняло в тишину московские позывные. Осип поднялся и, шлепая тапочками, пошел к окну. За стеклами была улица, освещенная утренним солнцем. С крыш, забеленных инеем, текло и капало. Сосульки синей бахромой висели по краю. Внизу летели разноцветные машины, и красные троллейбусы медленно плыли в их потоке. По темным от воды тротуарам торопились коротенькие сверху разноцветные люди. Длинная очередь выстроилась у газетного киоска. Чепуха, чепуха, чепуховина,— сказал себе Осип, открыл форточку и несколько раз присел, хватая ртом свежии воздух. Потом отправился мыться, но едва вышел в переднюю, как увидел на полу желтую пыль вчерашних цветов и голые их стебли, брошенные в угол. Чепуха, чепуха, чепуховина,— повторил Осип.— Видно, купил машинально. Возле гостиницы, что ли? Там всегда продают. А к вечеру подморозило — и вот печальный финал. 94