Сибирские огни, 1986, № 7

Осип потряс головой, потому что сейчас уже совершенно вылетело у него из памяти и то, как выглядел этот зал, и что ьі ■ что обеденные столики, то ли ряды кресел и эстрада. А мо ’ был то вовсе не зал, а цирковая арена или что-то вроде н » . .. ное звездами и рогатым месяцем, очень ярким и близким, ру РУ достать. Д а , да,— сказал себе Осип.— Так оно и было. „ „ Сейчас ему вдруг вспомнилось, что за темной границей этой арены или чего там еще, всполохами поднималось снизу желтовато-багровое сияние. Будто костры там горели или пожары полыхали. И Осип подумал, что было это на крыше, а снизу светили уличные огни, іолько крыша не была железной или шиферной. Она была как лужайка в короткой мягкой траве. А может быть, это был зеленый ворсистый ковер, которым все было покрыто. , Очень теплый ковер. И воздух был тепл. Будто не ранняя весна стояла на дворе, а месяц июль или, может быть, август. И на всем зеленом пространстве под рев и гам, едва похожие на музыку, дергались, прыгали и кривлялись какие-то растерзанные фигуры в штанах и рубахах навыпуск, и скалили бородатые нечесаные рожи, а у девиц белые и рыжие космы мотались из стороны в сторону, словно конские бунчуки. А еще другие такие же фигуры сидели за столами... А-а, были все-таки столы, реденько так расставленные по краю вселенского беснования, были. Они с Володей уселись за один такой стол, и Николя,— когда он появился, Осип и не заметил даже,— тоже присел за него. И тотчас, визжа и радуясь, кинулись к ним рожи, морды, хари. — Осип!.. Осип Нетупский!.. Да это же Осип! — неслось отовсюду. — Д а , это я,— сказал Осип и, обаятельно улыбаясь, покачал вислым носом. А те, немытые, норовили усесться рядом, но стол на их беду вдруг оказался треугольным и места за ним уже не было. И они грудились, восторженно крича: , — Осир!.. Нетупский! — Стихов!.. — И пьес! — И эпитафий! — Читай! -Читай скорей! Какой восторг,— подумал Осип.— Какое обожание,— и посмотрел на Володю. Тот сидел, будто лом проглотил, но улыбался Осипу. И Николя улыбался тонкими губами. А на столе уже, откуда ни возьмись, стаканы появились, и бутылки, и тарелки со всяческой снедью. И тогда Осип хватил из пенного стакана, едва наполненного Николей, вскочил, опрокинув стул, и закричал: — Я вам прочту!..— И все вокруг замерло, а нечто прозрачное и легкое, как память о первой любви, слетело к нему, обняв за шею, и чьи-то губы легко, как дыхание, коснулись его губ и глаз, и все исчезло, словно дуновение ветерка. Отогнав наваждение, Осип снова закричал: — Я вам прочту!.. Да что же я прочту,— холодея подумал он и торопливо залистал в памяти все изданное им: эссе, некие юбилейные повествования, какие- то сценарии эстрадных праздников и давно забытые на пыльных полках фельетоны, интермедии и шуточки с унылым запахом увядших цветов одесских кабаре начала века. Да где же все, что делал и чем жил? Ради чего ночей недосыпал? Где уверенность, с которой болтал до сих пор с телевизионных экранов и у микрофонов? Ничего не осталось. Ничего нет, ничего не осталось. И суета рассеялась, и заседания кончились... — А позвольте я вам что-нибудь эдакое выкину,— вдруг уныло предложил Осип.— Какую-нибудь видимость изображу.— И все вокруг запрыгало, завизжало, забесновалось. — Ай да Осип! — Ай да молодец! — неслось отовсюду. И в бесновании этом неожи- * 92