Сибирские огни, 1986, № 7

— То-то я смотрю,— сказал Глеб и засмеялся.— Повели, как Буратино в страну дураков. — И то,— Осип нахмурился.— Продавщицы какие-то. Так ведь увидели — сомлели. Как тут откажешь? — А, может, зря я тебя удовольствия лишил? — сказал Глеб. — Куда уж там,— уныло сказал Нетупский, застегиваясь. Они зашагали под светом уличных фонарей и под весенним снегом, который летел им под ноги и растаивал, едба коснувшись асфальта. — Паршивая погода,— сказал Гладышев.— Нога болит. — Зато красиво,— сказал Осип. А Николя только личико поднял и язык высунул, ловя снежинки. — Ну, кому красиво, кому как. Мне бы до дивана добраться. Нога едва ходит. — Вот-вот,— неизвестно чему обрадовался Осип.— Я сейчас пьесу пишу...— Только пьесы тебе не хватало,— сказал Гладышев.— Впрочем, тебя не исправишь,— и в этих словах его сквозила та пренебрежительная снисходительность, которую давно уже Осип ощущал по отношению к себе. И не к себе даже, а к тому, что и как он делал. А может быть, что-то сверх того было в этой снисходительности? — подумал сейчас Осип и вздохнул. — Такой уж я есть. Николя точно поскользнулся в своих аглицких ботинках и, хихикнув, сказал: — Вот и хорошо. Или как? — Или как,— усмехнулся Гладышев.— Между прочим, искали тебя. В контору раза три звонили: не заходил ли, не ждем ли? Дома, видишь ли, телефон не отвечает. — Так я ж на совещании доярок весь день. И кто же звонил? Д а ма?.. Да не тяни! Гладышев интригующе щурился на Осипа в свете уличного фонаря.— Нет, не дама,— сказал Гладышев.— Ты, оказывается, юбиляр нынче? Осип скромно потупился. Вот оно, тронулось, началось. Прав был Николя.— Не тупься, Нетупский, — сказал Гладышев и засмеялся.— Видишь, хлеб у тебя отбиваю — острить начал. — Д а , да,— отмахнулся Осип,— Так кто звонил все-таки? Гладышев назвал фамилию. — Ты зайди к нему. Там решить надо, что да когда. И вновь вспыхнули перед взглядом Нетупского хрустальные люстры, заплескались фонтанными струями аплодисменты, и лепестки белых роз полетели на плечи. Началось-таки, тронулось. А он-то ходил, страдал и маялся. Намекал где как мог. Себя наизнанку вывертывал. Да разве могло такое быть, чтобы он — и без юбилея. Кого и чествовать тогда? — Ах, спасибо тебе,— отгоняя наваждение, воскликнул Осип и обнял Николю и Гладышева, прижал их головы к своей. И где-то внутри, под сердцем, что ли, нехорошо заворочался, заточил ядовитый червячок: а ордена, поди, не дадут. Не подумали. Заранее надо было представить, задолго. Теперь уж когда? Поздно. Но червячок этот поточил мгновение да и свернулся калачиком, потому что чувство радости было сильнее и оно переполняло Осипа, когда он, наконец, выпустил приятелей своих и воскликнул в приливе душевной щедрости: — Ну что же ты, Глеб, пойдем, может быть, куда-нибудь? Посидим по такому случаю. — Потом, потом,— сказал Глеб.— А вы давайте. Молодо-зелено,— 87