Сибирские огни, 1986, № 7

Случалось, что весь январь еще он помечал минувшим годом, досадуя на свою рассеянность и быстролетящее время. Изрядно располнев, он без устали заседал в двух десятках разномастных художественных советов, коллегиях и президиумах, считался единственным в своем роде мастером эстрадных программ и документальных изданий к юбилеям, именовавшихся им повествованиями о времени. День, проведенный без сидения в президиуме, совещания и без выступления или другого, приличествующего случаю говорения, казался ему бесцельно потраченным и никчемным. Сборник фельетонов его в свой срок увидел свет, недолго почесал языки интеллигентной городской общественности, а более всего друзьям и знакомым, да и почил тихо в пыли библиотечных полок, не тревожимый читательской памятью. За ним с той же судьбой воспоследовала книжка некоих театральных эссе, а за ней еще другая в том же духе, приуроченная не то к случаю, не то к юбилею. Нетупский в зависимости от обстоятельств почитался то публи-' цистом, то эстрадным поэтом, а то и ученым-историком и уж во всяком случае известным работником культуры, был общителен, мил и настолько мягок в обхождении, что люди чувствовали себя как бы ви- • новатыми в чем-то перед ним или нечто ему должными. Но более всего подкупала их в Осипе щедрая готовность взвалить на себя работу, которой другие чурались, не находя на нее времени ..сверх прямых своих обязанностей. Делать работу Осип и сам нередко забывал, потому что и ему времени на нее взять уже было негде, но это не мешало пребывать в эфемерных, хотя и общественно значимых чинах, которые эта работа приносила вместе с новыми мельканиями и говорениями на собраниях, конференциях, открытиях выставок и премьерах, а заодно — в газетах, на радио и с экранов телевизоров. Мельтешение это таило в себе ощущение собственной исключительности и делало Нетупского счастливым. Казалось бы, покинув редакцию, он мог быть доволен своей судьбой, поскольку так все сложилось, и все-таки, все-таки... Нет пророка в родном отечестве,— говорил он себе в этот мартовский полдень, бредя мокрым асфальтом среди луж, в которых купались воробьи. Нетупский возвращался с совещания доярок, где им вручали ордена и премии, а он произносил речь от имени интеллигенции. Сидение на этом совещании и навело его на мысль, которую он повторял теперь, уныло глядя вокруг. А солнце между тем сияло, с крыш капало, сосульки со звоном разлетались на синих наледях. На скамейках в городских сквериках млели от весны и птичьего щебета влюбленные. Нетупский раскланивался на каждый взгляд, полагая всюду тех, кто знал его, наконец, просто не мог не знать. Подбитое мехом пальто его было распахнуто, шапка сдвинута на затылок, а лицо печально. Ведь и до-юбилея рукой подать,— думал Осип,— Уже и не месяцы, недели остаются.— Он ждал его хотя и с робостью, но не без надежды. Намекал, где мог, да кроме него самого никто, казалось, не помнил о том и знать не хотел. А могли бы и вспомнить: и книги на полках стоят, и с эстрады его шутками шутят, и каждая собака знает. Изменился Нетупский: располнел, сановитость появилась. Воротник шалью и шапка гоголем. Раскланиваясь со встречными, отогнал он, наконец, невеселые мысли, посмотрел на улицы, на людей, на весну и ощутил себя центром этого многоцветного и солнечного мира, полного очаровательных женщин, которые его, конечно же, любили, и мужчин которые емѵ завидовали или им восхищались. И не только здесь, но по всем городам и весям, где его читали, по радио слышали и видели на телеэкра- 82