Сибирские огни, 1986, № 7

тыльной стороной ладони о другую — Не дай бог, конечно, но если подтвердится,— с какой-то радостью шлепнул. Вот. На этом его ф тоны кончатся. Так что езжайте. И чему радуется?— думал Осип, уходя от лысого кавалериста,— Что фельетоны Гладышеву писать запретит и печатать не будет, если анонимка подтвердится? Что на кресле спокойней сидеть будет. іу иди, запрети ему. В том-то и дело... Тревожно было Осипу, нехорошо как-то. 5 В понедельник Осип ехал в опытное хозяйство. Дорога лежала средь белых полей, озаренных слепящим солнцем. За ними по холмам стояли заснеженные сосняки. Местами они сбегали к дороге, простирая над ней отяжеленные снегом зеленые лапы. Сиреневые тени прятались в накатанных колеях и под деревьями. Снежная белизна утомляла взгляд. Нетупский жмурился и молчал. Редакционный шофер — белобрысенький мальчишка лихач и балагур, прозванный летчиком за бесшабашную езду, истратил весь запас анекдотов, смешных историй и сплетен и теперь тоже молчал, погоняя машину. Вскоре штакетником потянулись вдоль пути снегозащитные ограждения, а там и белесые дымы столбами встали над взгорком. — Еще маленько и приехали,— сказал «летчик».— Долго мы там будем?— Посмотрим,— нехотя отозвался Осип. Мысли его сейчас были заняты предстоящими встречами и разговорами, тем более неприятными, что и перед Иваном Савельевичем вынужден он был предстать человеком, вроде бы копающим под Гладышева. А между тем за всю дорогу, не столь и дальнюю, впрочем, многажды говорил себе Осип, что должен подойти к делу как бы отстранение, независимо от собственных настроений... Мало ли куда настроения тебя могут завести,— говорил себе Осйп. — Не поддавайся им и все само собой образуется. В деревне оказались за полдень. Колодезные журавли зенитками торчали в небо над сугробистыми крышами. Окна блестели холодно. Со взгорка через крыши и заборы была видна река, по которой на расчищенном от снега пятачке сновали крохотные издали ребячьи фигурки. Дорога меж сугробов, домов и заборов была усыпана конскими катышами и желтыми клочьями соломы. По ней миновали магазин с притулившимся возле него голубым трактором и бабами на высоком крыльце, потом школу, гранитный обелиск в память погибших... Секретаря партийной организации Бориса Корнеева — молодого близорукого парня с усами над девичьим припухлым <ртом,— Осип отыскал дома, куда тот забежал пообедать. — Я в контору, а там меня ваш бухгалтер — на ферму, я на ферму, а оттуда меня к механизаторам. Те говорят: в город собрался, но, может, дома застанете... Осип раздевался, а сам исподволь оглядывал жилье: шторы на окнах, блестящий стеклом шкаф с посудой, стол под веселой клеенкой. Через прикрытую драпировку в соседней комнате были видны ручной вязки половики и никелированная спинка широкой кровати. Было тепло. Дрова в печи потрескивали. Пахло смолой и жареным луком. Пожилая женщина в косынке и переднике — должно быть, мать,— подумал Осип, хлопотала у стола с тарелками, ложками и нехитрой снедью.— Боялся, и дома не застану,— сказал Осип. Корнеев принял у него пальто и повел к столу. Был он невысок, но в широком свитере и меховых сапогах казался коренастым и крепким. 76