Сибирские огни, 1986, № 7

— Так ведь и книжечка-то...— неопределенно возразила Аня. — Пусть и предисловие будет такое же маленькое. Я вот с Гладышевым переговорю,— пообещал Сергей Ильич. Пусть газетчик скажет о газетчике... Анечка ухрдила от Сергея Ильича через приемную, где уже толпились производственники, с чувством праздничности, которое неизве- стно почему пришло к ней. 3 Итак, казалось, Осип мог быть счастлив. Он женился и был любим, он много печатался и его знали. Наконец, и книжка его готовилась не сегодня — завтра увидеть свет. И все-таки, все-таки... Утром, отправляясь на работу, Осип выходил из дому на заснеженную улицу, шел мимо освещенного электричеством киоска, а потом стоял на остановке троллейбуса и смотрел, как движется темная очередь, расхватывая газеты и журналы. Он мог пойти в редакцию пешком — не так уж и далеко это было,— но в зимнюю пору предпочитал троллейбус: и быстрее, и мороз не успевает прокрасться под шубу и в ботинки. От очереди у киоска отходили новые и новые люди, в троллейбусе они оказывались вместе с Осипом, и здесь начиналось шелестение газетами и обмен репликами. — Иван Иванович, на третьей посмотри. «Коробейники» называется. И через паузу: — Вот это дал нынче Гладышев. — Раскопал все-таки... , Случалось, в обсуждение втягивался без малого весь троллейбус. .Выходя, люди разносили известие о фельетоне по цехам, конторам и учреждениям. Осип видел, как ходит Газета по рукам, как целый день говорят об этом номере: «Видели? слышали? читали?» Осип шел в редакцию. Тревожное беспокойство томило его. Было такое состояние, как если б, уехав куда-то, не мог вспомнить, выключил газ или так и оставил его включенным. — Поздравляю,— говорил он при встрече Гладышеву.— Только и разговоров...— и добавлял со щедрой добротой: — Знаешь, действительно блестящий фельетон. — Значит, получилось,— отвечал Глеб, катая из угла в угол большого рта зажеванную папиросу. Они еще толковали о том, о сем, и беспокойство покидало Осипа, а взамен приходило счастливое ощущение причастности ко всему, что появлялось на газетных полосах. Случалось^ что и о своих публикациях вдруг перехватывал Осип неравнодушный разговор. И тогда все существо его ликующе вздрагивало и хотелось кричать: «Да это же я, я. Вот он я!». Еще один год между тем летел в минувшее, осыпая листки календарей. На город наползали от реки густые мягкие туманы, тяжелым серебряным инеем оседали на деревьях и неслышно усеивали тротуары иглистой изморозью. В эту пору и попал Андрей Николаевич Талызин в больницу — без диагноза, но с недобрыми предположениями, а все дела в редакции стал вершить бритоголовый кавалерист, от чьей фамилии пошло название редакционной передней. Чувство ответственности угнетало его, в каждой заметке усматривал он крамолу, которую только пропусти — и костей не соберешь, потащат объясняться и мучиться. И оттого, читая полосы, он потел, промокал лысину скомканным платочком 72