Сибирские огни, 1986, № 7

Было это в те поры, когда скверы уже зеленели, и лето ласточьимя криками и ослепительным солнцем возвестило о своем приходе, а в машбюро на месте Танечки появилась новая машинистка— толстая и усатая, с встрепанными рыжими кудрями и родинкой в уголке яркого рта. Она и печатала теперь Осиповы писания, ибо по-прежнему никто из Танечкиных подруг брать их в работу не хотел. Осип не знал, куда Танечка устроилась, и не хотел никого выспрашивать об этом, а потому рассчитал, что, где бы она ни служила, он сможет подстеречь ее в конце рабочего дня у калитки, столь гостеприимно некогда впускавшей его. Волнуясь, ненавидя себя и мучаясь, он пришел к йей противоположной стороной улицы, и сердце его горестно защемило, когда он увидел бревенчатый дом с голубыми ставнями, приземистую скамейку у ворот, где они сиживали с Танечкой вечерами, и белую, будто заснеженную, черемуху над забором. Да неужели же кончилось все такое обаятельное и трогательное в своей чистоте, чем жил он минувшие месяцы, почитая себя счастливейшим человеком на свете? Осип слонялся вокруг да около, боясь подойти к дому или быть замеченным из него. А улица была пуста. Вечернее солнце сквозь ветки тополей забрызгало ее розовыми отсветами. Пахло цветущей черемухой, и было покойно, только детские голоса неслись откуда-то, да едва слышался шум главных улиц. Вот сейчас она появится,— думал Осип,— и я скажу, как виноват . перед нею и как мучительно оказалось потерять ее... Он не допускал и мысли, что Танечка могла уехать куда-нибудь. Или что потребуются многие вечера, чтобы скараулить ее. Вот сейчас она появится,— думал Осип,— и я скажу.» И Танечка, действительно, появилась, но не со стороны, как думал Осип, а из калитки, и пошла — Осипу показалось — к нему. И оттого, что она шла к нему, хотя и не видела его за живой изгородью из акаций, душа его испуганно заметалась, ища спасения. В цветном шелковом платье и блестящих туфлях на каблуках Танечка легко ступала по дощатому тротуару. Русая головка ее была высоко поднята, лицо спокойно и строго, маленькая сумочка покачивалась в руках. Казалось, вечернее солнце сопровождает ее своим светом. Танечка прошла мимо, не заметив Нетупского, ошеломленного ее появлением, и повернула за угол к большим улицам, а Нетупский пустился следом, когда унялась дрожь и отступила душевная робость. — Танечка,— позвал он, нагоняя.— Танечка. Она обернулась на зов, напряженно выпрямилась, лицо ее побледнело. Танечка смотрела, как Нетупский приближается к ней. — Я ... хочу объясниться. Я умоляю простить меня,— бормотал он. Пальцы у него дрожали, когда он потянулся, чтобы взять ее за руки, но Танечка смотрела так, что движение это замерло на полпути.— Я поступил гадко, но честное слово... Пусть все вернется. Танечкины щеки вспыхнули, но выражение глаз не изменилось. — Я не знаю и знать вас не хочу,— сказала она.— И не вздумайте...— Она смерила Осипа взглядом, столь яростным, что всякая надежда на примирение у него исчезла. Танечкины каблуки решительно и громко, как не было до сих пор, застучали по тротуару, легкий подол шелкового платья полетел за нею, а русая головка была гордо вскинута. Осип остался один. Душа его была потрясена. Боже мой, й это Танечка? Скромница, глаз не решалась поднять. Он плелся мимо акаций, тополей, ворот и калиток, мимо открытых окон со звуками радио, разговорами и звоном чашек. Мимо всего, что хранили старые улицы в тихую предвечерню'ю пору. И что за беда,— думал Осип,— что за несчастье на мою голову? Однако, чем дальше уходил он, чем больше автомашин, автобусов 67 3 *