Сибирские огни, 1986, № 7

Ишь ты, как ловко закинул: в страдании очищается... Однако, чем больше думал Осип о Николиных словах, тем яснее проглядывала в них некая неоспоримая истина. Почему это Танечка только мучается? Почему это все ее только жалеют, а о нем не вспомнят? Или ему это так легко все дается — без душевных терзаний или бессонниц? Может, огі с того памятного вечера тоже места себе не находит, мучается и ненавидит себя? Чем больше размышлял Нетупский, тем жальче ему себя становилось. И Левка, того гляди, с кулаками бросится. И в машбюро как на фашиста смотрят. Один Гладышев только пошучивает. Д а и то недобро как-то. Николя вот — всю его душу чует, все его муки сознает... А остальные?.. Даже старик Литохин зубы показывает. Раздумывал так Нетупский, и плакать ему хотелось. Потому что, думал он, в родном отечестве пророка нет. Совершенства ума и таланта твоего здесь не увидят и не признают. Люди со стороны тобой восхищаются, а здесь — не-ет, насмешки одни только. Печальные мысли текли в голове Нетупского, а за окошком воробьи бесновались, солнце ярилось, голые тополевые ветки к весне посветлели и ледяной бахромой поувесились. Надо бы с Гладышевым пообщаться, в кафе пригласить, что ли,— сказал себе Осип, потому что испытывал он томительную тягу поплакаться кому-то, пожаловаться и чтобы его пожалели. — Послушай, Николя,— сказал Осип.— Пойдем в кафе или в «Эпоху». Или «К. трем собакам», наконец. Николя как шел, держа руки в карманах, так сразу оба наружу их и вывернул: пустые. — Да я приглашаю,— сказал Осип.— А может, тебе денежек надо? Но Николя только головенкой покрутил: — Зарплата завтра. — А то я могу,— Осип и в карман было полез.— Отдашь после, если захочешь. — Обойдусь,— сказал Николя и снова шажок за шажком петли начал метать по ковру. — Как хочешь. И все-таки идти к Гладышеву Осипу никак не хотелось. Что-то удерживало его. Неловкость какая-то. Казался ему Гладышев человеком неглупым, но простеньким, рубахой-парнем, ни блеска, ни яркости. Добрым. А все-таки неловкость была: вдруг как скажет: а чего это мне с тобой по кафе разгуливать? Д а еще что-нибудь добавит. Может ведь добавить. Найдет. Хотя чего бы и заноситься? — говорил себе Осип.— На жилу напал, вот и повезло. Не было фельетонистов — вот он им и стал. И сразу популярность сверх меры. А теперь уж как ни пиши, все по нему, как по эталону, меряют. Глупость одна... — Ну так и что? — спросил Николя и пожмурился на солнышко в окошке. Хорошее было солнышко, на весну повернуло. — Прогуляемся,— сказал Осип.— Все равно, пока Лидка не напечатает, надо мне время коротать. А погода сказочная. — Ну и я старику Литохину скажусь в нетях. Исчез Николя из комнаты, а Осип принялся напяливать свою амуницию: боты, пальто и шапку. Не-ет, к Гладышеву не пойдешь,— сказал себе Нетупский.— Да утрясется в конце концов, уляжется. Не может не утрястись. Николю встретил Осип на лестнице, и пошли они, ступая со ступеньки на ступеньку. Впрочем, это только Осип ступал, а Николя прыгал, точно чертик, выпущенный из преисподней, и подошвы аглицких ботинок его отстукивали по ступенькам нечто вроде чечетки — звонкое и легкомысленное. 65