Сибирские огни, 1986, № 7

сказал Осип и, счастливый, пошел проводить Ивана Савельича.— Вот минутку выберем, да и прикатим. И тут столкнулись они с Левкой, который только что унес в секретариат все, что от него Елисеич требовал, и снова ошивался в пустом коридоре. Иван Савельич и Левке руку пожал. — Д а что ты,— сказал Левка,— я-то здесь при чем? Это, видать, Гладышев все втихую устроил. — Так я ведь и зашел,— сказал Иван Савельич.— А его нету. Вот товарища отыскал,— и поклонился Осипу. Нетупский смущенно улыбался: — Да чего там... Однако рожа у Левки стала такая, что, глядя на нее, Нетупский будто язык проглотил и торопливо с Иваном Савельичем стал прощаться. И что за мерзостная рожа может быть у человека, уму непостижимо. Будто в тайге на медведя с рогатиной,— неприязненно думал Нетупский Никогда не видел он ни медведя, ни рогатины, а вот в том, что именно такой была бы у Левки рожа, пойди он на эту охоту,— не сомневался. Вахлак. Интеллигентности ни на грош. Танечку простить не может... Помахал Осип рукой Ивану Савельичу и пошел, покачивая задом.— Славный мужик,— сказал Иван Савельич.— Спасибо ему... — Брось ты,— сказал Левка и проводил Ивана Савельича до лестницы, а внутри у него все бесновалось, и слова на языке по поводу Нетупского вертелись такие, что вслух произнести их было никак невозможно. А поскольку повода, чтобы их произнести, Левка в этот вечер не нашел, то и сберег их до нового утра, когда свиделся с Гладышевым. Но тот выслушал Левку с добродушием совершенным. — Суета сует это,— сказал.— Дело сделано, Иван на ноги встал. А кто и чем пособил ему, никого не касается. Суета это, Лева. — Для тебя суета,— кричал Левка.— А для него — жизнь. Самоутверждение через сопричастность это называется. Через сопричастность к доброму делу, к хорошему человеку. Ты добро сделал — и он при сем! Вроде и он к тому добру причастен. Тебя хвалят — и он здесь! К тебе известность — и он вокруг петли мечет. «Мне Сережа Есенин сказал как-то...» А Сережа еще до его рождения умер. Знаю я этих типов. — Ну Энкарнасион,— смеялся Гладышев.— Ну де ла Крус. Жалко тебе, что ли? — Д а не жалко мне. Противно Он чужие заслуги ворует. А мне из этой чужой амуниции его вытряхнуть хочется. Что от него останется? — Останется,— сказал Глеб.— Он ведь не дурак. — Еще бы! — рявкнул Левка.— Дурак не дошурупит. — Пишет много. — Все мы пишем. — Он больше,— сказал Глеб. — А если он мелькать не будет, кто его запомнит? А так он каждый день читателю глаза мозолит. Худо ли плохо, а ежедневно. — Ладно,— сказал Глеб.— Большое дело. Пусть мозоЛит. Николя при этом разговоре здесь же оказался. Сидел за столом, глазами косил и ножкой болтал. — А ты все помалкиваешь? — обозлился Левка. Николя пожал плечиком и по челке пальцами, как птичьей лапкой, поводил, чтобы в глаза не лезла. — Он скоро книжку фельетонов издаст. — Брось ты! — фыркнул Левка. — Парши-ивенькие. — А вот видел? — крикнул Левка.— Фигу он издаст! 63