Сибирские огни, 1986, № 7

Жеребцовой только и разговоров было о том, как выглядели театр и Анна Федоровна в лиловом платье, какую речь произнес председатель облисполкома, вручая «от имени, и по поручению» диплом, цветы и памятные подарки, какой капустник устроили актеры и чем Андрей Николаевич Талызин отличался от многочисленных прочих, что поздравляли Анну Федоровну от производственных коллективов, воинских частей, строительных организаций и просто благодарных зрителей. Заслужила Анна Федоровна, заслужила, потому что вся жизнь ее от юности была отдана театру, а роли, сыгранные ею, не раз смешили, заставляли плакать и негодовать. — Подарками завалили, цветами осыпали,— ‘мечтательно говорила Лидка Жеребцова и взахлеб затягивалась «Беломором».— Талызин — седой, в черном костюме. Тоже как народный артист. И слова какие говорил. Жизнь проживешь — никто тебе такого не скажет. Осип, между прочим, тоже ничего Так был. Выпендрился по случаю. И все с улыбочкой. Слышишь, Таня? — но Таня молча стучала на машинке.— Если бы Глеб не провел, не видеть бы мне такого до конца дней. , Лидка помолчала, приглядываясь к Танечке. — А твой-то чего же тебя не провел? Таня только голову склонила. Лидка смотрела на нее, покуривая. — А-а, все они такие,— сказала наконец.— От радости в зобу дыханье сперло... На следующее после юбилея утро Глеб встретил Осипа все той же шуточкой: — А вот и наш Энкарнасион Фелипе де ла Крус-и-Моно Пьедрас! Хорош был, хорош. А что же Танечку не пригласил? Лицо у Моно Пьедраса стало таким, что не понять было — то ли растерянным, то ли обиженным: — Шуточки все у тебя, Глеб Михалыч. — Эк его раздуло,— сказал Левка, а Глеб смотрел ему вслед, посмеиваясь. — Осознаёт себя. Левка загасил сигарету и пошел к Танечке. — Чего тебе, Лева? — Лидка посмотрела на него насмешливо и глаза отвела: очень уж лицо у Левки было несчастное. — Ничего,— сказал Левка,— я позже. Целый день слонялся он по коридору и торчал в «предбаннике». Работа валилась из рук, а соревнования конькобежцев на стадионе и заседание городского спорткомитета проходили без представителя газеты. Под вечер Елисеич перехватил Левку под дверями машбюро. — Ты когда о наших хоккеистах информацию сдашь? Дырка у меня в четвертой полосе,— и погнал Левку работать. И вот в то время, когда Левка, превозмогая себя, принялся, наконец, за эту информацию, Гладышев укатил на своем «Москвиче» разбираться по кляузному письму в управление коммунального хозяйства, а остальной народ сидел в отделах, мучаясь над словом, с лестницы вошел человек в дубленом полушубке и с толстой папкой в руке. Шел он, раскачиваясь и скрипя протезом. Серую ушанку запорошил иней. Сухое, подтянутое с мороза лицо было иссечено морщинами и бороздами. Только когда уже поздоровался и примостился он на стуле, вытянув протез в черном высоком катанке, да снял шапку, разглядела тетка Марья, что никакой он не старый, хотя рыжеватые волосы по вискам и на темени'крепко побила седина. Человек пригладил их беспокойными пальцами и спросил Гладышева. — Пять минут назад здесь был. Уехал,— сказала вахтерша,— А по какому вопросу-то? — Д а нет у меня никаких вопросов. Иван Савельич Фетисов я.— Человек внимательно посмотрел на старуху. — Ну так и что? — Когда будет Гладышев? 61