Сибирские огни, 1986, № 7

шедшему в газету с требованием «продернуть» и «вывести на промокашку». Осип с равной охотой разделял и* гнев праведный, и домогательства сутяжные. Посетители уходили от него умиротворенными, исполненными надежд и ожиданий, а Осип возвращался к заботам и делам, не затрудняясь памятью о своих обещаниях. Как он потом из этих ситуаций выкручивался, оставалось загадкой. Однако случилось все-таки, что один особенно докучный раскусил Осипа. Был это актер музыкально-драматического театра Аркаша Полу- старченко — невысокий горбоносый человек с бакенбардами и лысиной, легкий на ногу и слово. Давно разменял он пятый десяток, но никто из .приятелей и знакомых иначе его не называл — Аркаша и все тут. Только режиссер и директор в минуты недовольства Аркашей вдруг припоминали, что есть у него отчество. И вот этот самый Аркаша появился однажды в редакции, рассыпая улыбки и шуточки. А поскольку некогда встречался он с Нетупским и уж конечно читал его, то и двинулся прямо в отдел культуры. Ходил Аркаша в широком пальто горохового цвета, с ярким шарфом на шее и в черной широкополой шляпе. Держа эту шляпу в отведенной на сторону руке, он и предстал перед Осипом, возглашая хорошо поставленным и несколько хрипловатым голосом: — Ищу защиты и справедливости! Нетупский улыбаясь, пошел ему навстречу и усадил возле стола на жесткий канцелярский стул. — Ищу защиты и справедливости,— возгласил снова Аркаша Полустарченко и бросил шляпу на пол возле стула.— Я — Король Лир, гонимый и отвергаемый собственными детьми! Рожа у Короля была толстая и веселая, а жаловался он на дирекцию и режиссера, которые отстранили его от спектаклей за шуточки, приходившие к нему по наитию на сцене. К восторгу галерки и гневу администрации он усыпал ими классические роли простаков почти во всех музыкальных спектаклях, где играл. А поскольку шуточки эти касались городских порядков и не всегда оказывались безобидными, то и разговоров о них по городу было предостаточно. — Так при чем же тут Король Лир? — спросил Нетупский, весело улыбаясь. — Но ведь они же все дети мои! — воскликнул Аркаша, воздевая пухлые холеные руки.— Скольких из них я сделал актерами... Вы думаете, этот цветок душистых прерий что-нибудь мог, когда его занесло на наши подмостки? Это он теперь расцвел. А Ямпольский? Ни голоса, ни жеста. Манекен. Кто его, как свою смену, готовил? Аркаша Полустарченко... Д а хотя бы отстранили на какой-то срок. А то ведь терзают неизвестностью. А пока в бутафорию меня, в мастерские! Меня-я, акте-ера! — взывал Аркаша.— А зритель ждёт. Зритель требует. Он знает своих глашатаев. Нетупский всплескивал руками и ласково улыбался, поводя вислым носом.— И что же я могу сделать? Аркаша снова вознес взор. — Я, гонимый и презираемый, ищу защиты и справедливости! Пусть месяц. Ну два, наконец. Не вечно же. Ведь я слово дал. — Хорошо,— сказал Нетупский.— Я переговорю, с кем надо. Думаю, все уладится. Аркаша вскочил, подхватив шляпу, и артистически взмахнул ею. — Пр-рошу. От души пр-рошу. Это будет не просто мнение известного человека, но позиция газеты.— Он наклонился к Нетупскому и вдруг озорно подмигнул: — Я знаю, они боятся вас. Уважа-ают, но не без этого. — Да , да,— млея от удовольствия, бормотал Нетупский.— Я сделаю все, что смогу... Аркаша ушел окрыленным, рассыпая улыбки и поклоны. Нетупский покачивался в кресле, глядя ему вслед. Потом он сказал Гладышеву, 53