Сибирские огни, 1986, № 7

— Когда несколько лет спустя мореплаватели вернулись... пауза была крайне необходима и Нетупский выдержал ее. Не больше и не меньше — сколько требовалось. Чутье у него было, ничего не скажешь. Когда они вернулись... остров был гол. Птицы исчезли. Только козы, которых они оставили, лазили по скалам среди голых древесных^стволов. Они безумно размножались и сожрали все. Это был мертвый остров. И вот я задумал... — Ну вот что...— Глеб дружески склонился к Нётупскому и ладонь ему на рукав положил. А Левка злился: «Трепач, болтун. Он пишет, он задумал. Задумчивый какой».— Ну вот что,— сказал Глеб. Много званых, но мало избранных. Много мы задумываем, да мало делаем. И хватит об этих козлах и козлищах... За Осипа. За начало его журналистской работы. — А начало уже было.— Нетупский скромно улыбнулся.— В армейской газете... Но Глеб только рукой махнул: — За'начало в большой газете. За удачи. — Маргуля! — крикнул Глеб. Здесь как раз народ у стойки понабился, и Марго, разгорячась, насосом чавкала.— Маргуля, ты потом о нас вспомни. — Да уж не забуду! И тут калеченый мужик обернулся и с тоской посмотрел на них. — Послушайте, ребята... Я вижу, она к вам с уважением... — А чего же к вам без уважения? — поинтересовался Нетупский. — А что ко мне? — сказал мужик.— С меня нынче спросу никакого. Укатали Сивку крутые горки. Меня нынче только на свалку. — Подожди,— сказал Глеб,— как это, на свалку? Ты на каком воевал?— Да на каком,— ерзая на стуле, мужик вполоборота повернулся к честной компании. Распахнутый кителишко обнажил худую впалую грудь под заношенной майкой.— Легче сказать, на каком не был. Ногу и вот это,— он приподнял над столом изуродованные пальцы,— на Втором Белорусском... А другие дырки еще раньше... Костистое лицо его в сивой щетине будто судорогой повело. — Ладно,— сказал Глеб,— ты придвигайся,— и подхватил костыль. — Д а , мы все прошли через это,— Нетупский слегка потеснился и тем как бы подтвердил не только свою причастность к Глебу, но и некоторую свою исключительность в этом окружении вообще. А мужик мельком и безразлично как-то взглянул на него и отвернулся к Гладышеву: — Ты поймешь: кому я нужен — ни человек, ни полчеловека: одна нога, полторы руки, а чего там внутри у меня осталось, никто не знает. Набор дефектных деталей, а не человек. Буфетчица пронесла над головой стаканы и кружки. — Вы ему только ни-ни,— сказала она, кивнув на инвалида.— Пусть скажет спасибо, что пускаю еще. Мужик дернулся, яростно выкатил глаза, но будто осел под мягкой рукой Глеба. — И не дергайся. Испугал. Опять ночевать здесь останешься. — Не останется он,— сказал Глеб.— Не бойся. — А чего мне бояться. Я его в два счета... А ты все равно не бойся, Маргуля.— Глеб бросил ей на поднос деньги.— Тебя зовут как? — спросил он инвалида и полуобнял его. — Матушка Ванюшкой звала. Ладно, Иван, ты на Маргулю внимания не обращай,— сказал Глеб; для него вроде бы перестало существовать все, а вместе с тем и приятели его, с которыми он пришел сюда. Он слушал нового знакомого, глядя в стол, а тот рассказывал ему, казалось бы, не ожидая ответа и ничего не требуя взамен своего повествования. В нем было мало по тем временам нового, хотя каждая нз этих историй об искалеченных войной жизнях и сломанных судьбах, 46