Сибирские огни, 1986, № 7

а сразу глаз положил и цветами забросал. Теперь Левке Гузенину каюк, теперь Левку просят не беспокоиться. И что проку от него, от Левки? Все только ха-ха-ха да хи-хи-хи, все • один футбол в голове. Тоже — великий репортер. Вадим Синявский: «А позвольте, Танюша, я вас на стадион»... Нужен ей стадион. Прощелыга несчастный. Всего имущества — чемодан продавленный, ни кола ни двора. А и верно, все Левкино имущество помещалось в одном продавленном чемоданишке, с которым приехал он в свой срок из Центральной комсомольской школы. И стоял этот чемоданчик в спортивном отделе у Левки под столом. И сам он с разрешения редактора на правах ночного сторожа временно ютился в этой же прокуренной комнатушке на довоенном еще клеенчатом диване с высокой спинкой и зеркалом. Только временное это жилье его как-то незаметно вот уже почти на два года стало постоянным. А поскольку ужин Левка, как правило, устраивал в домашней обстановке и предпочитал колбасу, сало или банку крабов со свежей булкой, а то еіце консервы «Фасоль в томатном сбусе со шмальцем», но все это обязательно с чесноком и горькой приправой, да при этом еще и курил без меры, то дух по утрам стоял в отделе тяжелый. Как в ночлежке. А на радиаторах отопления сохли выстиранные под краном в туалете носки, платки и прочие причиндалы, которые он, случалось, забывал снять к началу работы. — Как на вокзале,— сказал однажды редактор газеты Андрей Николаевич Талызин и повел носом.— Тут, брат, и козлу не выдюжить. Левка бросился открывать окна и подхватывать бельишко с радиаторов, а Талызин еще постоял в дверях, покачался с носка на пятку и обратно, да и ушел, встряхивая крупной седой головой, и сам крупный и неуклюжий с виду. С той поры стали обещать Левке комнату. Но время шло, нового жилья почти не строили, а поднимали из головешек города, разрушенные войной на западе. Здесь же новые дома во всем городе можно было по пальцам перечесть, а старые были заселены плотно, и потому продолжал Левка спать на клеенчатом диване и устраивать по вечерам одинокие холостяцкие пирушки. А комната нужна была ему позарез. И не только потому, что житье на редакционном диване не житье, а потому в первую очередь, что появилась в машбюро русоголовая Танечка. За минувший месяц он трижды ходил с ней в кино, дважды на стадион и один раз с гонорара в шикарный ресторан «Эпоха», где в дверях стоял надутый и важный швейцар в галунах, а официанты с полотенцами через руку шаркали ножкой и порхали как бабочки. Левка провожал Танечку вечерними улицами под обрызганными росой тополями. Под ногами лежали квадраты электрического света. За распахнутыми окнами светились шелковые абажуры, звякали чашки, играло радио. Шум больших улиц оставался позади. Танечкины каблуки гулко и неторопливо стучали. Левка накидывал Танечке на плечи свой шевиотовый пиджак... Нет, что ни говори, а собственная комната нужна была Левке позарез. В нетерпеливом ожидании ее и постоянной беготне по инстанциям, от которых зависело его будущее, Левка все откладывал решительное объяснение, томился и млел рядом с Танечкой и неумело намекал ей на нечто недалекое, таинственное и счастливое. В разгар этих ожиданий и появился Осип Нетупский со своим вислым носом, печальными глазами и мягкой улыбкой. Однажды после обеда он принес в машбюро охапку сирени. — Чего-то жду, кого-то жду, Так страстно жду весь день,— ласково начал он, раздавая тяжелые ветки.— Сирень, сирень в моем саду! В моем саду — Сирень! 41