Сибирские огни, 1986, № 7

Унтер-шихтмейстер от тоски вдруг захотел увидеть наличного арестанта Еторшу Таскаева, который, по докладу старосты, был «тута на нарах». Унтер посмотрел в потемки, отыскивая глазами своего помощника, но староста будто растворился в полумраке. — Староста! Призови-ка ко мне Егора Таскаева! — Чичас. На двери в камеру загремел железный запор, ржаво, по-амбарному проскрипела дверь. Перед смотрителем исправительной казармы предстал заспанный Егорша Таракан. Длинная рубаха доходила до колен. Из-под рубахи торчали чамбары неизвестного цвета. Мосластые босые ноги стояли широко, будто перед кулачным боем. Попав из темноты на свет, арестант щурился и прятал заспанные глаза. — Здравия желам, осподин смотритель! — Голос у арестанта был басистый и твердый и не соответствовал комплекции хозяина. Унтер-шихтмейстер не ответил на приветствие. — Кто спать дозволил, спрашиваю? Переклички-то, кажись,- не было?— Кила, осподин смотритель, разболелась. Спасу нету... Можешь самолично пощупать. — Я те пощупаю! Ввалю двадцать пять горячих, зараз кила на место встанет! — Воля твоя, осподин смотритель. Было бы за што.— Арестант держался хотя и не дерзко, но независимо. — Найдем за что, протчий ты человек! — угрожающе пообещал смотритель, но предмет разговора переменил.— Ты вот лучше скажи- ка, где теперь арестант Иван Бархатов? — Должно, на работе. Где ж еще? — А разговоров каких промежду вас не было? Противозаконных. Арестант понял тревогу смотрителя и убежденно перекрестилсй: — Господь с тобой! Это ты насчет того, чтобы в бега? Так нет, будь покоен. Никуды Ванына Бархатов не побежит. — А ты откель знаешь? Ты что, в его душе и в протчем бывал, что ль?— А куда побежишь-то? Кругом тайга, а всё — царева вотчина. Унтер-шихтмейстер усмотрел в упоминании царской персоны недозволенное: — Прекратилъ протчие разговоры! Смотритель страсть как любил употреблять в разговорах слово «прочее», переиначенное, как ему казалось, на книжный манер. По мнению смотрителя, это делало его в глазах рабочего люда человеком образованным и значительным. Блуждающий взгляд унтера Тихобоева снова устремился на свеч у— совсем сгорела! Смотрителю сделалось жалко свечки. Только поставил — думал, до Николы хватит, а спалил за один вечер. И все из-за Ваньки Бархатова. Унтер-шихтмейстер в сердцах ткнул перо в чернильницу и стал прилаживаться к графам: «Проступки» и «Наказания». Повитал пером над чистым листом в воздухе, выделывая воображаемые вензеля, и только потом записал: «Имеет опозданье в казарму». И твердо вывел — «25 розг — по велению смотрителя». Приняв решение о новой экзекуции, унтер Тихобоев снова позвал старосту: — Распарь-ка розги... для протчего арестанта. Староста вышел в сени и принес из холодной кладовки пару таловых прутьев. Придавив прутья ногой, обрезал единственной рукой тонкие концы. Потом примерил розги по своему росту и, открыв железную заслонку, сунул их вершинами в русскую печь — распариваться. А печное цело снова прикрыл заслонкой, чтобы печка зря не выстывала. Ему тут не только казенную службу нести, но еще и жить, а потому тепло надобно сберегать по-домашнему. ...Арестант Ванына Бархатов вернулся в исправительную казарму 16