Сибирские огни, 1986, № 7

ного же исследования у Л . Бежина по сути не происходит, да и возникшую драматическую коллизию автор спрямляет и упрощает, спеша всеми силами (вопреки логике его характера, вопреки психологической достоверности и художественной правде) вывести своего героя из создавшегося тупика: буквально в считанные дни Зимин по воле автора прозревает, резко меняет свои взгляды и привычки, находит, наконец, единственно верный способ существования — «человеческий» (что, правда, под этим надо понимать, автор не поясняет). Любопытно редакционное предисловие к этому рассказу: «Рассказ Бежина... ясно и непримиримо раскрывает всю губительность стремления некоторых людей «утопить в вине» те сложные проблемы, которые встречаются в их жизни...». Такое предуведомление как-то странно отгораживает читателя от истинной сути рассказа. Речь-то идет не о пьянстве как таковом — пьяные загулы героя лишь следствие, одна из последних ступенек его падения,— речь идет о подлинном и мнимом умении ЖИТЬ, о том, имеет ли право человек на бездумное эгоистическое существование. И в том же предисловии редакция выражает надежду, что «рассказ не оставят читателя равнодушным», что он, читатель, вынесет из него для себя уроки. И в этом, откровенно говоря, тоже можно засомневаться. Не только по причине «мелкой вспашки» проблемы, но и в силу той назидательности, которая пронизывает весь рассказ и которая в качестве ответной реакции именно равнодушие чаще всего и рождает. То, что невнимание к сложности внутреннего мира личности ведет к прямолинейности и художественной облегченное™, красноречиво подтверждает и рассказ А. Заволжского «У займища» («Крестьянка», 1985, № 5). Он из области, так сказать, «супружеской прозы». Живут в деревне муж и жена: Егор, «тюха», «травяной мешок», женин подкаблучник, и Лукерья — хозяйка, верховодка, помыкающая мужем. Однажды Лукерья посылает Егора в займище, где пасется личная деревенская скотина, поймать и зарезать свинью. Как и предписано «тюхе», Егор допускает трагикомическую оплошность — перепутал собственного порося с дикой свиньей-подранком схожей масти, которую неподалеку подстрелил дед Ерофеич. Дед по сему поводу малость посерчал, потом позубоскалил и тут же, как говорится, не отходя от кассы, взялся вправлять Егору мозги. Нет нужды пересказывать его пространные поучения, так как сводятся они к набору прописных истин: чтобы достойно жить, надо нарожать детей, перевернуть горы работы, посадить деревья и т. д. и т. п. И, так же, как и в рассказе Л . Бежина «Последний кинто», герой А. Заволжского перерождается буквально на глазах. Вернувшись домой, Егор озадачивает жену своим резко изменившимся видом, своей значительностью и неприступностью. Удивленная Лукерья спрашивает его: « — Ты чего такой серьезный? — А ничего,— спокойно, ответил Егор, посмотрев на нее прямо. Лукерья вопросительно вскинула брови, но, найдя в глазах Егора незнакомые ей решительные черточки, пожала плечами и пошла к дому, смутившись. А Егор неторопливо стал распрягать коня. Большие кисти его рук на фоне вороного Черки уже не казались такими темными, а тяжеловесная фигура, подчеркиваемая мощными статями коня, выглядела энергично и даже стройно». Ну, а Лукерья, конечно же, стала теперь смотреть на Егора совсем другими глазами, признав, наконец, в нем мужчину и хозяина. Фальшивость, надуманность столь контрастной и резкой метаморфозы и в том, и в другом (у Л . Бежина и А. Заволжского) случае очевидна. Осуществляя ее своим волевым авторским нажимом, оба литератора забывают об одной простой вещи: психологию человека, его характер, тем более характер сложившийся, сформировавшийся, нельзя мгновенно перевести из одного состояния в другое. Мир человека буквально по кирпичику складывается годами и так же долго, неохотно, упорствуя и сопротивляясь, он будет перестриваться. Можно, конечно, возразить, что неожиданный сюжетный поворот, резко нарушающий размеренное течение будней,— одна из важнейших жанровых особенностей новеллы. Все верно. Однако не следует забывать, что такое вот противоречивое сочетание картин прозаического, повседневного бытия и острых ситуаций, как бы взрывающих изнутри привычное течение жизни, возникает не на пустом месте, а заложено, как правило, в уже изначальной сути характеров геров, в их отношении к жизни, их мировоззрении. Без учета этого новелла превращается в комедию положений, где развлекательная интрига главенствует над мыслью и характером. Пример тому — рассказ А. Ярося «Особые приметы» («Крестьянка»,. 1985, № 1). Сельский баламут Витька как-то увидел в городе на стенде «Их разыскивает милиция» фотографию злостного алиментщика. Снятый на ней мужчина показался ему очень знакомым, вылитым его другом детства, который уже давно не подавал о себе вестей. И, больше не сомневаясь, Витька решил, что это он, его друг, и есть. Витька спешит сообщить о своем открытии матери бывшего друга — одинокой старухе Антонине. Более того, вызывается вместе с нею разыскать брошенную его сыном семью. Они едут в город, находят с помощью милиции семью сфотографированного алиментщика и... оказывается — вышла ошибочка. Но пока Витька выясняет, что он запутал и себя, и старуху, Антонина успевает подружиться, с первого взгляда влюбиться в сынишку алиментщика, искренне принимая его за собственного, внука... Ситуация прямо-таки шукшинская. Здесь бы и остановиться, поразмыслить автбру, хоть немного углубиться в мир одинокой женщины, готовой ради внука и сыновью вину взять на себя, оплатить нерастраченной лаской и нежностью, но писатель спешит сменить декорацию (в следующем эпизоде телеграмму с сообщением о приезде присылает уже настоящий, вдруг объявившийся сын Антонины), а в результате, больше всего, видимо, заботясь о Том, как бы не упустить читательского внимания, 171