Сибирские огни, 1986, № 7

романе и одна из самых гуманистических по существу. Объединение духовных усилий всех людей, способных отдать свою жизнь за жизнь другого,— вот в чем видит А. Ким залог спасения человечества. Знаменательно, что писатель ищет реальную поддержку и опору не только в ныне живущих поколениях людей, но и в тех, которые уже покинули сей мир. Так возникает в его прозе (и не только в «Белке») утверждающий хор жиз. ни, возникает образ «Мы», которых не может собрать вместе «малютка жизнь», но может объединить «эта бегущая книжная строка». Вот какую большую, гордую миссию от. водят наши писатели искусству и литературе в истории человеческой цивилизации. И разве объективно это не так?! Само по себе присутствие в истории рода человеческого Д а т е и Шекспира, Толстого и Достоевского, Бетховена и Моцарта, Горького и Шолохова, Томаса Манна и Фолкнера, Пикассо и Левитана — разве не свидетельство торжества правды, света и добра, объединяю, щих людей нашей планеты?! «Существует, мой милый, человеческая победа, и подлинные люди живут, зная, что это такое, ведь были же Сократ, великолепный Леонардо да Винчи, были, были, а заговор зверей — это всего лишь злое наваждение, которое спадет, отринется, слупится с нас, словно корка глины, если ты д а я — к а ж д ы й из н а с сумеет одолеть зверя в себе самом...»— так думает «белка», пожалуй, самый человечный, и потому наиболее близкий к а ж д о м у из н а с герой романа А. Кима. Но и здесь, в этом оптимистическом финале А. Ким не забывает предупредить нас об опасности легкомысленных обольщений, о том, что путь труден и долог и потребует неустанных ежедневных усилий. И все же вера писателя в человеческий разум, в ве. личие человеческого сердца не подлежат сомнению. Как ни странно, подобного доверия не испытывает он к своему непосредственному читателю, Потому, видимо, и нельзя утверждать, что роман А. Кима художественно совершенен, что глобальность его замысла адекватна образному воплощению. К сожалению, А. Ким, подобно не­ которым современным прозаикам, слишком широко «открыл двери» публицистике — как будто не надеялся на то, что читатель и без подсказки поймет его «свидетельство жизни», его идею. Наверное, это в крови у русской культуры, у русского художника — естественное стремление увидеть гармонию эстетического и этического, синтез красоты и добра. Талант, в нашем понимании — это не «привычка ставить слово после слова» (или не способность смешивать краски, сочетать звуки и т. д.), а прежде всего распахнутость художника болям и заботам мира, «чистота нравственного чувства» (так определял одну из граней дарования молодого Толстого Н. Г. Чернышевский), сочувствие и сострадание человеку и человечеству, это способность, как писал М. Е. Салтыков- Щедрин, «источать из оебя свет и добро» и одновременно «воспринимать свет и добро от других». И в этом смысле, в смысле необходимости присутствия в литературе нравственных сил всех социальных слоев общества,— герой из среды творческой интеллигенции так же незаменим, как герор из среды рабочей или крестьянской... Еще в 1844 году В. Ф. Одоевский писал в «Русских ночах»: «Но сохрани нас бог сосредоточить все умственные, нравственные и физические силы на одно материальное направление, как бы полезно оно ни было: будут ли то железные дороги, бумажные прядильни, сукновальни или ситцевые фабрики. Односторонность есть яд нынешних обществ и тайная причина всех жалоб, смут и недоумений; когда одна ветвь живет за счет целого дерева — дерево иссыхает». Метафора эта и сегодня современна: пусть растут все ветви нашего литературного дерева — только все оно, целиком, как органическое, живое явление нашей духовной жизни, расскажет потомкам о том, как мы страдали, любили, боролись, как мы хотели оставить им в наследство лучшее, что было создано до нас и нами — в историческое мгновение нашего бытия.