Сибирские огни, 1986, № 7

мает про своих оппонентов, Машу н ее жениха, тоже талантливого художника, Славу: «Возьмем измором, терпением, соглашательством. Пусть чувствуют себя победителями в теории». Хочу поддержать мысль украинского критика Лады Федоровской, высказанную ею в статье «Кто развенчает победителя?»: «порок» (и особенно в семейно-бытовых отношениях) надежно, прямо-таки пугающе прочно защищен демагогией, полным отсут. станем порядочности, глубоким знанием всех житейских лазеек, ходов-выходов, в то время как «добродетель» чаще всего практически беспомощна и уязвима, и не только потому, что ей неведомы тайные ходы бессовестного «порока», но и потому, что она просто не желает «пачкаться», вступая с ним в борьбу. Пока «добродетель» размышляет, нравственно или безнравственно поступить в том или ином случае, пока она предается этой изнуряющей рефлексии, «порок» успеет ее сто раз обставить и еще на всякий случай оклеветать. Так что же делать? Сдаваться на милость «победителя» или ждать, когда неумолимая логика жизни, как надеется Л. Федоровская, покажет никчемность «тактических побед» негодяев и их итоговый стратегиче- ский проигрыш? Думаю, ни один ныне живущий человек не согласится ни с тем, ни с другим предложением, а потребует возмездия сегодня, сейчас. И пусть «имитатор» в повести пока непобедим (авторское уподобление его «ворону» — этому сим- Iволу свалок и отбросов природной жизни — ;кажется мне наивным и противоречащим суровой правде повести), само по себе ра. зоблаченяе его — уже возмездие, уже нравственный суд и обвинение. Не забыл писатель назвать и те социаль. ные приметы общественного климата, в котором расцветал и укреплял свои п озиции «имитатор». «Не для истории пиш у — для жаждущей опрощения интелли гентн ой публики...» «Но, может, и время м.не ПОМОГЛО...» Сотни картин и портрет ов, к оторые он написал, которые ругали «завистливые собратья, но хвалила пресса, о которых писали монографии», действительно помогли ему перешагнуть некий порог, оставить позади «постоянный страх разоблачения». Есть смысл обратить пристальное внимание и на «интеллигентную публику», и на «прессу», и на «монографии» как на социальную среду обитания и тоже своего рода причину неостановимого восхождения Семираева к «вершинам». Стоит посмотреть и на скрытый механизм создания Семяраевым его многочисленных «парадных портретов», ну. хотя бы на то, как его кисть делает крестьянина дядю Ваню «красивее, добрее, мужественнее, трудолюбивее». «И на полотне уже не конкретный дядя Ваня, а справный мужик, вольготно и весело живущий в своем краю. ^Живущий здоровой и прочной жизнью, той жизнью, о которой интеллигент, роняя сопли, мечтает». Да, это вам не Иван Африкаиович, не старуха Дарья, не Михаил Пряслин, жизнь которых ох как далека (и в данном случае неважно, о 60-х или о 70-х годах идет речь) от вольготного веселья! И разве можно утверждать, что С. Есин пренебрег социальной причинностью?! Ско­ рее напротив — он подчеркнул реальную тенденцию, к сожалению, существующую и до сих пор,— стремление определенной части общества (и деятелей искусства тоже) к парадности, к дешевой показухе, к подмене подлинных противоречий действительности поверхностным оптимизмом — одним словом, все к той же «имитации» жизни. С. Есин обвиняет Семираева отнюдь не в том, что он «середняк», художник умеренных способностей (это, как говорится, от бога), а в том, что он бесчестен и беспринципен, в том, что он беспредельно приспособляем, что из любой ситуации умеет извлечь максимум пользы для себя (а уж из подходящей — тем более!), в том, что он беспощаден и поистине идет по трупам. «Нечего меня ожесточать. Я на всех управу найду», «Я выгрыз свое место в этом мире», «Значит, никому не давать пощады», «Все придумано слабыми, безвольными людьми: любовь, преданность, дружба — это р и т у а л ы, не больше. Все помазаны одним миром, ближе всего к телу своя собственная рубашка». Это не слова, произнесенные сгоряча, а целая этическая программа, «реализация» которой и позволила Семираеву занять место в искусстве и в жизни «не по способностям» И «Не пб труду». Семираев С. Есина— явление в корне антисоциалистическое, антигуманное, и тот факт, что подобный нравственно-психологический тип встречается в нашей- жизни, не может не вызвать тревоги. Думается, и Ю. Бондарев, и С. Есин вовремя оповестили нас о социальной опасности, а уж как с ней бороться — решать всем нам, всему нашему обществу в целом. Но, по крайней мере, первое условие этой борьбы — ни в коем случае не легкомысленная самоуверенность и не фаталистическая убежден, ность в том, что советский образ жизни автоматически избавит нас от «имитатор- ства». Видно, придется и нашему столь желая, ному положительному герою спуститься с небес на землю, погрузиться в реальную плоть подлинной жизни (если она даже подчас и дурно пахнет), вступить в бой с «имитаторами» всех мастей и рангов, и тем самым стать реальной, а не желаемой фигурой литературной жизни. «КУДА Ж НАМ ПЛЫТЬ?» Понимание масштабности этой задачи отличает роман А. Кима «Белка», роман горький, в каких-то гранях даже трагический, но исполненный веры в необходимость неустанной работы человека «для накопления всеобщей энергии добра». Я не могу разделить мнение тех критиков, что увидели в романе лишь художественный эксперимент, под сложными аллегорическими одеждами которого прячутся давно известные трюизмы. Во-первых, никакой особенной «технической» сложности в «Белке» нет, а есть лишь, как говорит рассказчик, «мое свидетельство жизни», «выраженное нормальным ассоциативным способом». Во. вторых, тема «оборотничества», «заговора» зверей против подлинных людей — это, как справедливо заметил Вс. Сургамов, «тема 165