Сибирские огни, 1986, № 7

Томас Манн создавал антифашистский роман «Доктор Фаустус», роман о гениальном композиторе Леверкюне. Там хрупкие духовные силы добра и красоты вступали в единоборство с бездушной и жестокой машиной массового уничтожения людей. Но примерно в те же годы советский писатель К. Федин продолжал работать над своей знаменитой трилогией, в которой люди искусства искали свой путь в революции и нашли его в приобщении к судьбе народа. В наши дни, на исходе первого в исто­ рии человечества атомного века, думается, каждому, кто работает в области идеоло­ гии, следует строить свои рассуждения не только в масштабах внутригосударствен­ ных, но прежде всего исходить из реаль­ ности всепланетной жизни. Инициативы со- іветского правительства по ядерному раз­ оружению — самый показательный тому пример. Сегодня, - когда все люди Земли оказались, в сущности, перед равным для них выбором — война или мир, всеобщая іГИбеЛЬ или жизнь,— художник в чем-то утратил свое былое назначение и одно­ временно в чем-то приобрел новое. Есть, видимо, и еще одна причина того, что человек искусства стал в наше время столь распространенным героем в литературном произведении. Литература как бы взяла на себя функцию саморефлексии всех видов искусства, сфокусировав ее на нравственной структуре творческой личности, погруженной, разумеется, в конкретно-историческое бытие. Кто сегодня остановит мгновение нашей духовной жизни? Современному талантливому писателю, думается, неведомы или почти неведомы муки Сальери, и чаще всего он страдает не оттого, что он «не гений», а оттого, что мало, слишком мало может принести реальной пользы обществу, человеку. Художественная публицистика А. Адамовича, «Царь-рыба» В. Астафьева, романы Ю. Бондарева, последняя повесть В. Распутина «Пожар» прямо-таки кричат об этом. Конечно, художественная проза о людях искусства — это не какая-то особая епархия в сегодняшней литературе, ей, как и всем иным тематическим направлениям, свойствен тот же круг нравственных проблем и трудностей, может быть, лишь наиболее острых и даже болезненных, ибо никто, ни в какие времена не Снимал с художника моральной ответственности за духовное состояние общества. «с кого ОНИ ПОРТРЕТЫ ПИШУТ?» И все-таки многое меняется в нашем мире. Так, скажем, пушкинская проблема «гений и злрдейство» предстала нынче в новом своем обличье, и не то чтобы она измельчала, но как бы спустилась с небес на грешную землю, заметно сузив свой в с е л е н с к и й философско-этический масштаб («Все говорят: нет правды на земле. Но правды нет и выше»,— не забудем, что именно в таких категориях мыслит, бесспорно, талантливый, но не г е н и а- л ь ны й Сальери) и в то же время зна­ чительно расширив диапазон- конкретноморальный, временной. Нынешний Сальери явно потускнел по сравнению со своим литературным предшественником, мощное нравственное излучение, рожденное этой почти библейской формулой «гений и злодейство — две вещи несовместные», давно уже не трогает его. То ли потому, что он своим изощренным, рациональным зрением не видит вокруг себя Моцартов, то ли потому, что реальный жизненный расклад (сколько мы уже говорили и писали о том, как наводнили наш, скажем, книжный рынок ремесленные поделки, издаваемые стотысячными, а подчас и миллионными тиражами!) отнюдь не мешает, а, напротив, способствует его процветанию. Каково же отношение современного писателя к тем литературным персонажам от искусства, для которых «злодейство» (переведем это слово все-таки в обыденный, более приемлемый для масштабов наших героев ряд — подличенье, пошлость, безнравственность) стало чуть ли не жизненной нормой? Отношение, разумеется, негативное. Но эмоционально-нравственный накал его, а также степень психологического проникновения в характеры настолько различны, что тут есть над чем призадуматься. Замечу, кстати, что ни в одном из произведений не идет речь об откровенной бездарности, нет, у всех героев этого ряда — композиторов, художников и т. д.— талант, бесспорно, есть (или, по крайней мере, был, но куда-то «подевался», как сказано в одной повести). Почему? Вопрос далеко не второстепенный. В конце концов, кто виноват? Жизнь ли, сломавшая талантливого человека, или сам человек? Как бы то ни было, но ведь в любом случае погубленный талант своего рода преступление — общества ли, индивидуума ли, но все равно преступление. Впрочем, не могу утверждать, что прозаики наши именно так ставят вопрос, скорее — он возник у автора данных строк, не без связи, разумеется, с темой. Ответ на вопрос «почему» под пером Г. Горбовского, например, явно двоится. В его недавней повести «Под музыку дождя» представлен чуть ли не полный «комплект» современной художественной интеллигенции — тут и художник, и композитор, и поэт, и даже искусствовед. И вот что любопытно. Последняя глава повести называется «Исчезновение». Кто же исчез из реальной жизни и кто в ней остался? Исчезли, по мнению песенного композитора Аполлона Барнаульского (а в прошлом Рыбкина), все эти «одуванчики великолепные», и потому, что они «ненастоящие: мнимые, не плоть от плоти жизни, а претензии одни». А «сама жизнь, мясо ее!» — то есть он, Аполлон Барнаульский, автор модных шлягеров, на счет которого неиссякающей струей течет денежный поток, вот он, в дорогом ресторане, сидит и пьет коньяк. А где-то в неизвестности, в маленьком захудалом музее, склонилась над рабочим столом его бывшая жена Даша Тимофеева. Ходят слухи, что она пишет роман о Вивальди; канул в небытие неудачливый поэт Гера Тминный; слыхом не слыхать о художнике Эдуарде Потемкине. Но так ли все просто? Ведь главой (и пятью годами) 155