Сибирские огни, 1986, № 7

кости на знакомства и увлечения оставалась Елька девочкой серьезной, ответственной, и когда Тоне пришлось ехать на две недели на семинар в Киев, она оставила дочку одну без малейших опасений, наказав только серьезнее готовиться к близким уже экзаменам. За две недели в доме ничего вроде бы не изменилось, только в первый же вечер, задыхаясь от восторга, поведала Елька матери о существовании некоего Леши, в которого Елька без ума влюбилась, о том, что Леша — идеал и что на сей раз у нее все по-другому, всерьез и прочно. Однако Тоня, умотавшись на самолете, не приняла Лешу близко к сердцу: и раньше не раз слышала подобные признания, а может, упустила какие-то важные детали, интонации. И вот однажды посреди государственных экзаменов явилась Елька с консультации бледненькая, усталая, точно больная, и сразу повалилась на диван, но не уснула, вскоре позвала маму, суетившуюся на кухне. Тоня думала, все это от переутомления, от излишнего нервного напряжения, и привычно положила ладонь на лоб Ельке — лоб был холодный, влажный и губы мелко вздрагивали. —- Ты что, дочка, не заболела ли? — встревоженно спросила Тоня. Елька уткнулась ей в грудь лицом и завсхлипывала.— Да что с тобой, доча? Что? Что? — Мамочка, я сообщу тебе что-то ужасное,— забормотала как в бреду Елька.— Я негодяйка... это убьет тебя... Пожалуйста, ты держись. У меня будет... ребеночек... Что ж, Елька вправе была ждать от матери чего угодно, вплоть до затрещины, хотя Тоня никогда ее не лупила, и уж во всяком случае — рлез, упреков и причитаний. Но вместо этого мама рассиялась, как именинница, зазвенела счастливым юным смехом, обняла дочку и расцеловала. •— Но может быть, мамочка,— нахмурив бровки, усомнилась Елька,— может быть, обратиться к медицине, если ты считаешь, что рано? — Никогда! — вскочила Тоня вся в гневе и негодовании и даже ногой притопнула.— Никогда и ни за что, слышишь! Так в их жизни появился Леша, не сопливый и смазливый десятиклассник, каким поначалу представила его Тоня, а уважающий себя и неплохо зарабатывающий на жизнь автомеханик высшей квалификации и заочник политехнического института, парень зрелый и положительный, разве что чуточку излишне заносчивый. Ельку он готов был на руках носить, и Тоня с открытым сердцем приняла его в дом, с его же помощью буфетом и ширмою отгородив в просторной кухне закуток для себя. У Леши тоже была мама, и тоже однокомнатная, однако Тоня готова была на любые жертвы, лишь бы не отпускать молодых, и Елька очень хорошо ее понимала. А со свадьбой пришлось поторопиться, и сыграли ребята свое венчание скромно и немноголюдно, соответственно обстоятельствам — без фаты и дружек, без такси в лентах, без фотовспышек и криков «горько!» Зажили они втроем. Леша сразу взял на себя обязанности главы семьи и за лето все в квартире своими золотыми руками перевернул, отремонтировал и перекрасил, пол в санузле выложил плиткой и на балконе посадил в ящичках цветы, не больно-то спрашивая на то согласие прежней хозяйки. Тоню это не обижало, одно ей не нравилось: звал он ее, хотя и вежливо, все же Антониной Ивановной. * * * Когда родилась Наташенька, все в ней возликовало, в Тоне. Уж так она была рада и за Ельку, и за Лешу, и за себя. Пусть хоть эта растет у отца-матери и у бабушки на руках, не знает казенных стен, казенной каши, казенного черного клейма на душе — как на углу детдомовской простыни, 119