Сибирские огни, 1986, № 7

и то понимала: всех их готова забрать, растормошить, отогреть, приголубить, да нельзя, придется резать по живому. А крохи тянулись к ней, и ревниво ловили ее взгляд, и улыбались просительно, заискивающе — все не по-домашнему смирные, чистенькие, причесанные. Лишь одна стояла в сторонке, серьезная такая, задумчивая, покорная судьбе. Ручки повисли, бледные губки сжаты, взгляд отрешенный, уже без проблесков надежды. И только увидела эту худышку Тоня, сердце ее дрогнуло, подскочило, точно отозвалось на немой зов маленькой души: «Меня, меня заметь!» — и, теряя под ногами пол, сквозь затянутое мутью нахлынувших слез пространство, двинулась она в тот дальний угол. А точнее, понесло ее, как слепую понесло к девчушке, и уже ничего не видя, она протянула наугад руки и обхватила этот тугой комочек нервов, прижала к груди, к мокрым своим щекам, и сказала громко, для всех: — Вот она, моя доча. И услышала, как быстро-быстро, будто пичуга в кулаке, колотится рядом маленькое исстрадавшееся и благодарное сердчишко. И тут же, тут же, в этот счастливый момент холодные детские губки едва слышно прошептали: — Мамочка... Неужто могла она прожить жизнь — и не испытать этого сладостного мгновения? Неужто могла?! Их отвели в соседнюю комнату, и девчушка так не по-детски вцепилась в ее руку, что Тоня лишь улыбнулась: — Ты не бойся, теперь уж я тебя не оставлю. Тебя как зовут? — Елька, Елена... — А сколько же тебе годиков? — Четыре... лет. Скоро будет. — Ладно, сейчас ты беги играй, а завтра я приду и тебя заберу. Мне еше с тетей поговорить надо. — Лучше ты меня сейчас забери,— угрюмо попросила Елька. Тоня глянула на нее и с ужасом обнаружила, что девочка не верит ей, боится потерять, и в глазах ребенка увидела затравленность и тревогу. Ну как могла она убедить это маленькое существо, что уже навеки привязалась к ней? Что непременно возьмет, исполнив последние неизбежные формальности? И тут ей вспомнилась «страшная клятва» детдомовцев, которая, верно, все эти годы бытовала здесь, передаваясь от поколения к поколению,— и Тоня ловко щелкнула ногтем о зубы. Елька расплылась в блаженной улыбке до ушей и убежала успокоенная. На следующий день, когда она пришла, в коридоре ее ждала, вжавшись в стенку, бледная до прозелени Елька. — Ну что? Все? Поедем к тебе доіуой? — Поедем, доченька. — Тогда подожди, я вещи заберу. И через минуту примчалась сияющая, держа узелок в одной руке, а 6 другой повидавшего виды зайца с бантиком на единственном ухе! Что же это у тебя заяц-то с бантиком? — поинтересовалась Тоня. Да это же не заяц, это зайчушка. Такая зайчиковая девочка — терпеливо разъяснила Елька. ’ С этого дня почти два десятилетия не видела Тоня Букина свою маму во сне — не было в том нужды. Это были самые светлые самые счастливые ее годы — годы материнства. , * * * А через несколько дней после того, как у нее появилась Елька То- ня начала новую жизнь, совсем новую, чтобы со временем кто-нибудь не ляпнул при девочке: «Это было в тот год, когда ты взяла Елькѵ из 116 3