Сибирские огни, 1986, № 7

Так оно и вышло, так и получилось. А может, кара их настигла за вмешательство в природное течение вещей: пустяковая операция дала у нее непредвиденное осложнение, а она не сразу обратилась в больницу, проволынила и запустила. Так что когда после новой операции впервые увидела лечащего врача, его суровое осуждающее лицо, в глазах ее читался такой мучительный вопрос, что доктор, вопреки всякой врачебной этике, ответил на него: «Жить будете, милая, и плясать будете. А уж о детях не мечтайте». Тут и оборвалась, тут и рухнула ее замужняя жизнь, потеряла радость и смысл: зачем? Зачем жить вдвоем, зачем ласки и нежности любви, зачем вместе ложиться в постель, если все это не ведет к единственно важному итогу, воплощающему любовь,— к смешному несмышленышу, жадным ротиком припавшему к груди?! И как только пережила она эти черные дни? Словно лучшее в себе, самое чистое, самое святое схоронила — материнство. Если бы не мама, утешительница, едва ли не каждую ночь приходившая к ней во сне, запросто свихнулась бы Тоня. Да только и в снах появилась ущербин- ка: рвала она цветы, рвала, рвала, а букета все не складывалось. Наверное, она сама виновата, что потеряла мужа. Неласкова стала, замкнута на все замки, равнодушна и холодна. Раздражалась по пустякам, не слышала, о чем он там толкует, жила в своей скорлупе — точно в другом мире. И даже не заметила, как стала одинокой. Сначала он все у ребят в общежитии ночевал, дескать ездить далеко, а у него диплом. Потом преддипломная практика началась полугодовая. Потом... Нет, это уже позднее появилась женщина, однокурсница — яр- ^кая, статная, представительная, плясунья и хохотушка. И увидев ее однажды, Тоня даже как-то отошла, отмякла душой. Так значит, ради этой красотули ушел он из семьи — не из-за ее, Тониного, несносного характера. Верно, такая и нужна ему, такая и суждена, а Тоня лишь вывела его в люди, выучила и воспитала, как старшая сестра. А может, затем только и потребовалась, чтоб с ее помощью и на ее зарплату продержаться до лучших времен, до диплома. Так оно и вышло. И если б не нанес он ей невольно ту невосполнимую травму, в которой по справедливости-то оба равно были виноваты, она бы и вовсе его простила. Однако жить надо было дальше, и недаром выковала она себя такою именно, какою хотела видеть. А видела она себя матерью, с младенцем на руках, и, помаявшись бессонницей, исхудав и вымотавшись вконец, Тоня вдруг, словно по наитию, приняла простое и мудрое решение: стать матерью наперекор всему. Загвоздка заключалась в малом: одиноким ребеночка на усыновление не давали. Однако и здесь нашелся выход. Пользуясь тем, что они не разведены, что до сих пор семья ее числилась полной и образцовой, решилась Тоня хоть раз употребить мужа с пользой для дела. По телефону напросилась на свидание — он прибежал пришибленный, оробевший, видно, боялся, что будет Тоня скандалить, чего-то для себя требовать, а она вместо этого... ничтожную бумажонку сунула подписать. Приняв бывшую супругу за совсем уж тронутую, он с облегчением вздохнул и торопливо расписался. Теперь с полным своим правом пошла она в многодневный поход по организациям, ведающим усыновлением, и в конце пути очутилась в бывшем своем детдоме, где уже никого не осталось из прежних воспитателей. Чувствуя себя высокой, красивой, всемогущей, вступила она в ту самую комнату, где ее выбирали да так и не выбрали без малого два десятилетия назад. Перед нею стоял жалкий рядок бледных покорных девочек с печальными взрослыми глазами. И такими же глазами смотрела на нее усталая женщина в сером, но не Пожарная Команда, другая. Тоня изучающим взглядом скользнула по мордашкам девчушек — понимала какой важный делает выбор, никак нельзя ошибиться. Но ’ 115