Сибирские огни, 1986, № 6

романами. Хлебнув по части «интима» всякого-разного, Вика как подарок судьбы воспринимает знакомство и близость с Ко- виным, которого и уважает, и любит, при­ нимая его таким, каков он есть — со всеми его острыми углами и колючками, с всей его житейской и душевной неустроен­ ностью. Казалось бы, налицо все .предпо­ сылки для прочного семейного союза, ког­ да и- он, и она, пережив одинаковые лич­ ные драмы, переболев одними и теми же страданиями, находят друг дружку. Но автор не торопится завершить этот роман хеппи-эндом, равно как герой сам не то­ ропится окончательно связать свою судь­ бу с Викой. И дело здесь не в пресловутом «ожегшись на молоке...» Вика не из тех женщин, которые хотят любой ценой на­ деть обручальное кольцо на правую руку, заверить свои отношения с близким чело­ веком загсовской печатью. Собственно, она даже никакого значения не придает этой печати. Но Ковина удержать ей ох как хочется, она на все согласна, лишь бы он был с ней, пусть даже на правах «прихо­ дящего мужа». Но именно это «на все ра­ ди» и смущает Ковина, который, будучи неисправимым максималистом во всем и до конца, не моует долго сносить какую- либо половинчатость, двусмысленность. Автор очень точно и психологически тонко обозначает этот самый главный пункт, удерживающий его героя, мешающий ему отважиться еще на одну попытку создать семью. Тут перед нами тот редкий случай, когда один из любовниксдз отказывается принять слишком большие жертвоприно­ шения от другого. И Ковин по-своему прав, и понять его можно, ибо действи­ тельно большие жертвы обязывают при­ нявшего их (в особенности, если он чело­ век порядочный) к громадной ответствен­ ности, требуют колоссальной нравственной самоотдачи. Недаром же умнейший ху­ дожник слова XX века Сент-Экзюпери сказал: «Мы в ответе за всех, кого приру­ чили». Ковин, как человек эрудированный, к тому же гуманитарий по образованию, прекрасно знает, надо полагать, этот афо­ ризм. И пусть он его не изрекает, не вы­ ставляет нигде в качестве довода, но совершенно очевидно, что в своем отноше­ нии к Вике он руководствуется именно этим правилом. Он явно остерегается слишком «приручать» Вику, дать ей слиш­ ком большие векселя, по которым — вдруг да такое случится — он не в состоянии будет платить. Что даст такая любовь, такой брак, кроме новых страданий, кроме еще одной нравственной пытки? И прав, тысячу раз прав герой, когда, не кривя душой, говорит: «— Но что же делать, если я боюсь горьких, мучительных повторений? Боюсь прежней безоглядной веры в вашу сестру! Я пока не могу и не знаю, как избавиться от этих страхов. Но хочу. Что же в этом плохого?.. Зачем же ты, как и мои бывшие жены,— хоть и утверждаешь, что ты сов­ сем другая, чем они,— стараешься подме­ нить мои чувства и взгляды своими? За­ чем ты перечеркиваешь меня, как лич­ ность?» Вопрос о вероятности нового брака героя так и остается в повести открытым, и П. Муравьев здесь вовсе не отдает дань ны­ нешней беллетристической моде, требую­ щей, по большей части, в конце произведе­ ния не точки, но многоточия. Здесь — стремление следовать логике самой жизни, которая порой основательно корректирует давно, казалось бы, сложившиеся привычки, взгляды, убеждения, равно как заставляет человека по-новому посмотреть и на себя, и на своих близких. В этом смысле отнюдь не лишней выглядит еще одна сюжетная линия — случайное знакомство героя в по­ езде с милой, обаятельной женщиной, кото­ рая, как выясняется, тоже пережила в про­ шлом личную трагедию. Как то нередко бывает в подобного рода дорожных ситуа­ циях, между Ковиным и Валентиной Нико­ лаевной возник откровеннный разговор, не­ заметно и вместе стремительно перешедший во взаимную симпатию. Именно во время долгой ночной беседы с этой незнакомой женщиной Ковин и вспоминает многое из своего горького прошлого, и судит себя в который раз, и опять (тоже в который раз!) пытается разобраться, почему же так не­ складно, нелепо все у него получилось. И хоть далеко не все вспомянутое, нахлынув­ шее произносится им вслух, Валентина Ни­ колаевна с поразительнейшей, истинно женской проницательностью на прощание говорит ему: «Вы, Юра,— одинокий чело­ век. И убегаете вы от одиночества, хотя вас и провожали, но, к сожалению, убегаете тоже в одиночество». Впрочем, прощание ли это? Ведь принял же Ковин от симпатич­ ной незнакомки сладкое яблоко как залог возможного продолжения знакомства, и даже «координаты» ей свои оставил. И как знать, может, именно Валентина Нико­ лаевна и окажется той единственной, кого суждено было герою, пусть с немалым опо­ зданием, но встретить... Но где опять же гарантия, что «сладость» влюбленности не обернется горечью разочарования? Как видим, современная проза быстро и, я бы сказал, весьма охотно отозвалась на явление, условно названное Здесь «позд­ ней любовью», и — что самое важное — сумела рассмотреть его в русле тех неус­ танных нравственных поисков, которые ха­ рактерны для всей нашей литературы по­ следних десятилетий. Но мне хотелось бы, завершая эти заметки, обратить внимание еще на одну особенность рассмотренных нами произведений: все они читаются с ин­ тересом, и этот «беллетризм» достигнут, ес­ ли можно так выразиться, честным путем — не количеством пресловутых «клубнич­ ных полянок», не смакованием того, что и как на них происходит (хотя кое-где на такую полянку нет-нет да наткнешься), но страстной заинтересованностью авторов в судьбе их героев, стремлением донести до читателя, ничего не утаивая, но и не опош­ ляя, и муки, и слезы, и радости «поздней любви». В этих произведениях есть, как мы убедились, немало спорного, категоричного, да и попросту наивного, но к злосчастному, набившему всем оскомину «серому потоку» их никак не отнесешь. Примета добрая, обнадеживающая....