Сибирские огни, 1986, № 5

— Если позволишь, то только одно, максимум два. У огня хочется посидеть молча. — Два так два,— согласился Костя,— Но чтобы я их не знал. — Не знаешь... Абрам повернулся к Леночке и, опять глядя на нее в упор, стал читать: Сто раз меня валтузили. Сто раз я слышал: «Пли!» Но не ушли иллюзии Из сердца, не ушли. Такая вот особенность Давно нашла приют... Как будто бы пособие Мне на мечты дают. — Это все,— буркнул Абрам,— Коротко и сердито. — Коротко,— согласилась Леночка,— но не сердито, а сердечно. Хорошо. — Вам нравится? — все-таки спросил Абрам, хотя было ясно, что нравится. — Очень. Я бы это напечатала. В сравнении с тем, что печатают... Не надо,— оборвал Костя.— Талантливый стихи — редкость, поэтому печатают всякую чепуху на злобу дня, по просьбе, к праздни­ кам, из-за приятельских отношений и мало ли еще из каких соображе­ ний. У нас грамотная и читающая страна. Пишущих стихи — сотни, тысячи. Но тысячи гениев — так не бывает. Деликатные и воспитанные люди, такие, как Абрам, например, пишут стихи для домашнего чтения, а претенциозное дипломированное хамье пробивается в печать. Мама вон мне прочитывает, когда мы на даче, почти все стихи Из толстых журналов. Мама! Ты многие из них запомнила? — Многие...—ответила Вера Вениаминовна.—Может, и не запом­ нила, но читала с интересом, волновалась. — Эго в тебе говорит,—усмехнулся Костромин,— извечная черта русской интеллигенции — благоговейно относиться к поэтам. Бредни! Иллюзии, о которых пишет Абрам. Ты посмотри на кожаные куртки современных поэтов, на их ухоженность. Да с полвзгляда видно что их беспокоит только своя собственная боль. Не всех, конечно.’.. Были Твардовский и Заболоцкий, есть Вознесенский... — ...и Самойлов,— добавила Леночка. — ...и Айтматов,— добавила Вера Вениаминовна. — Мама! Он прозаик. — Ах! Все равно. Он как поэт. — Мы забыли про Богословского,— Костя приподнялся на тахте и хлопнул ободряюще Абрама по плечу. — Я, как и все пишущие в России,— сказал Абрам,—написал стихотворение, посвященное Пушкину. — По совести: мне не колонны И не каналы в душу пали. Другое помню: парк зеленый, А в нем сидит чугунный парень. Я подходил к нему смущенный... Как будто бы моя вина В том, что он смотрит обреченно, И в том, что он из чугуна. Мне защитить его хотелось... Не дуэлянт я, но вот здесь Загнать заряд в другое тело Повелевала тихо месть. — Оставь! —сказал чугунный парень, Печально улыбнувшись мне. — В конце концов осталась память Не только в этом чугуне. 27