Сибирские огни, 1986, № 5
— Прощевайте, Абрам Миронович!—развела Клавка руки в нас мешливом поклоне, демонстрируя почти все, чем она щедро обладала от природы.— Заходите. Скучать не будете. Иван у меня не всегда бирюк. Дача, как видите, хорошая. Имеем, что хотцм. Мы с мужем каждый месяц пятьсот—шестьсот рубликов.в дом приносим. Каждый месяц!.. «Что я доказал своим появлением, разоблачением?—самоуничи жительно размышлял Богословский.—Решительно ничего. Как наив ны, глупы были мои призывы к совести! Они бы не понадобились, если бы краны, шланги, кирпич, наконец, дачники действительно могли купить. Да и почему не продать им то, что выбрасывается и не сохра няется на заводе?» «Чего это я разжалобился?! — удивился Абрам самому себе.— Как можно разбазаривать государственную собственность? Даже болт> даже гайку нельзя унести с завода — вот единственный правильный принцип». Он знал, что с завода не только тащат краску и спирт, железо и кальку, отходы пиломатериалов, идущие на модели, лампочки и шлан ги от насосов к гидроаккумуляторным станциям, но нередко все это выписывают на законном основании, оплачивая приобретенное, как в магазине. Философия проста: я двадцать пять лет отбарабанил на за воде, и что же мне кран, который нигде не могу достать, нельзя выпи сать? И выписывают. Морщатся, ругаются, порой обрекают цех на де фицит, но выписывают. — Проклятая частная собственность! —с ненавистью бормотал Абрам Богословский, приминая новыми, одетыми по случаю торжест венного выхода к Костроминым ботинками сучья, шишки и преющую листву. Ничуть не идеализируя детский дом, воспитавший его, Абрам почти всегда при сравнениях обращался к нему. У него так выходило: в детском доме все, кроме питания, было лучше, и он не возражал бы жизнь организовать так, как было у них в детском доме. Но дачи, пропитанные музыкой, благоуханием, удовлетворением, словно посмеивались над этими пожеланиями Богословского. Дачни ки, собирающие ягоду, обивающие дома красивыми планками, крася щие резные наличники, перевозящие в самодельных тачках перегной, навоз, торф, известь или песок, были одеты в старые сарафаны, халаты, в перемазанные краской штаны или запросто торчали над своими гряд ками в одних трусах и купальниках в последние теплые дни расщед рившейся осени. Судя по их виду, они не испытывали никакой тоски по общению и интеллекту, что Богословского и смешило, и раздражало. Им хватало общения на работе. Больше того: они пресыщались им на заводах-гигантах, в огромных столовых и на стадионах, на вокзалах и в очередях. Они на даче вполне довольствовались семейно-соседским кругом. Богословский, воспитанный в детском доме и живший, в сущ ности, одной работой, мог это понять. Но принять —нет, увольте! Поэтому к даче Костроминых одинокий и независимый инженер Богословский подходил с чувством томящего недовольства. Вера Вени аминовна Костромина поливала в саду цветы. — Здравствуйте, Абрам! — сердечно приветствовала она Богос ловского, которому понравилось, что Вера Вениаминовна была одета не в задрипанное, как всякая дачница, а в строгое и добротное платье стального оттенка. Справа, ближе к плечу, к платью был приколот миниатюрный и изящный медный парусник. Абрам, дивясь самому себе и невольно выделяя Костромину из массы увиденных им по дороге дачников, наклонился и поцеловал Вере Вениаминовне руку. Абрам! услышал Богословский недоумевающее восклицание Кости.-т-Ты дамам целуешь руки... Потрясающе! Что с тобой? Кто об ратил тебя в кавалера? '■иг — Странное и даже, обидное, удивление,—молодясь, сказала Вера 18
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2