Сибирские огни, 1986, № 5

Горычев ходит от сруба к срубу, от развалины к развалине, заг­ лядывает в покосившиеся проемы, стараясь, как археолог по черепкам и обломкам, уловить и восстановить картину ушедшей отсюда жизни. Но нет, ничего не оставили, не бросили впопыхах обитатели, вывезли все до нитки, до последней железки. Только побелка кое-где сохранилась на стенах да проржавевшие ушки запоров на косяках. Рамы, двери —все увезено. Кое-где даже и печи разобраны до последнего целого кирпича. В далеком этом краю, где всякую мелочь надо завозить по воздуху или малым суденышком, каждый гвоздь имеет ценность. Думает Горычев о людях, которые жили здесь. Пусть это выселки, подсобное хозяйственно существовало это селение не один год, иначе не стали бы рубить такие дома, обошлись бы времянками, а раз так, значит, семьями жили, может быть, даже с детьми, и слышали эти стены все то| что положено слышать стенам дома — и смех, и плач, и перебранку, и песни, и любовную задышку, а может быть, и чей-то последний вздох. Хотя кладбища не видно. Или его уже поглотила тайга? Горычев проходит сквозь кусты и заросли напрямик к речке. Низ­ кий устойчивый и ровный берег, с которого удобно и воды зачерпнуть, и белье прополоскать без всяких мостков. Светлая быстрая вода. Тенью мелькнула темная рыбья спинка — голец или кунджонка, а может, запоздалая горбуша-серебрянка спешит выметать перезревшую уже икру... Благодатное место! Восстановить бы, подремонтировать одну из этих избенок, завезти необходимые продукты — соль, сахар, муку, чай,— и ничего больше не надо, вёем прочим обеспечит тайга, море, и проводи здесь, как на даче, весь отпуск; вот уж где полная тишина, полнейшее уединение, которых так недостает современному горожанину. Раз­ мышляй, лечи нервы, просто отдыхай, запасай дары природы. Только далековато для дачи — авиабилет в одну сторону больше сотни рублей!« 13 Горычев любит украдкой наблюдать за шефом. Вот он, сидя верхом на бревне, разбивает галькой косточки вываренных в компоте абрикосов и слив и увлеченно лакомится ядрышками. Горычев не устает ему удив­ ляться. Шеф натурален и естествен, как дикарь из племени «мумба-юм- ба» в своих родных лесах: захотел — и сделал тут же, и наплевать ему, что о нем могут подумать. Нужно мужество, чтобы так вести себя. Горы­ чев так не умеет. Он помнит, как ему поначалу приходилось бороться за свою бороду, за право носить ее, сколько он насмешек вытерпел, сколь­ ко подковырок. Носил окладистую — все кричали: «Хемингуэй, Хемин­ гуэй». Сделал клинышком — стал походить на меньшевика. Немало прошло времени, пока не определил для себя оптимальную форму, нашел свой стиль, пока приучал к бороде окружающих. А без бороды Горы- чеву плохо, лицо у него узкое, выпирает нос и голый, совсем юношеский подбородок... Да, так вот шеф. Он как большой ребенок. Его эмоции — радость, печаль, гнев, уныние — все на лице. Интересно, у себя в институте он такой же? Навряд ли, в ученом мире деятелю его уровня приличествует внешняя доброжелательность, легкая необидная ироничность. А здесь... Вот, пожалуйста! Уколовшись пальцем о косточку, шеф вскрикивает и отдергивает ру­ ку, как будто его змея ужалила. Неадекватная реакция, это бывает. Когда большую часть года держишь себя на замке, надо же хоть какое- то время побыть самим собой. Горычеву, как человеку воспитанному, это понятно, хотя и недоступно, слишком глубоко въелись в него условности цивилизованного мира. Горычев поглядывает на шефа, поедающего ядрышки, и думает, что в этом человеке к тому же пропадает крупный комедийный актер ранга, ну скажем, Фернанделя™ Вот шеф кончил свое занятие, отряхнул ладони одна о другую 109