Сибирские огни, 1986, № 4
блестящих, пижоноватых молодых людей и симпатичных, по-спортив ному подтянутых девушек с раскованным поведением. Круг друзей и приятелей сына почти ежегодно обновлялся, но его характер и стиль оставался неизменным. Смокотина почему-то выпала из круга, и Вера Вениаминовна даже немного жалела ее. Что там у них с сыном случи лось,—она не выяснила. Их дело. Ей просто недоставало элегантной статуи с роскошной фигурой, с мелодичным, без устали —впопад и не впопад —журчащим голосом и широко раскрытыми шоколадными глазами. «Прелесть, какая женщина,—припоминала Костромина, бросая на сына настороженные взгляды.—Женственная, очаровательная, просто искусительница... Как это он легко отошел от Смокотиной?! Неужели сдвинулся на Калгановой, вечно напряженной и замкнутой, • словно она изо дня в день сдает государственный экзамен? Неужели он не видит, не чувствует, что она скрутит его, подчинит, что он потуск неет рядом с ней?» Калганову,—приметила Вера Вениаминовна,— Константин приво дил на дачу всегда одну. Он как бы отделял, отдалял или оберегал мать, своих друзей и приятелей от нее. «Смущается, наверное. Ему неловко, что она такая...—Вера Вениа миновна не сразу нашла подходящее слово,—невыразительная, как говорят теперь —некоммуникабельная. А раз стесняется,—значит, не любит. Если же не любит,—зачем цепляться?!» Вера Вениаминовна прошла на веранду, накрыла на стол и, будто вспомнив, крикнула: — Костюша! У нас много гостей ожидается? — Двое: Абрам и Ленка. — Абрам?! Я его давно не видела... Почему он так редко у нас бывает? — Его смущает наша роскошь. — Роскошь?! — Точно. Считает, что она выходит за рамки приличия —два больших ковра на одну маленькую семью. Мама! Не ставь хрустальные фужеры,— для него это гадость. Он привык к простой народной таре. Вера Вениаминовна пристально посмотрела на сына и уточнила: — Сегодня особенный день? — Возможно,—уклончиво ответил Костя. Тридцатилетний конструктор Константин Аверьянович Костромин был погружен в приятную рефлексию. Мысли, как легкие облака, быст ро меняли направление, будто с ними развлекался в этот день неощу щаемый шаловливый ветер. «Сегодня я развяжу все узлы,—улыбался Костромин.—Ошарашу, но извещу мать. Извещу и о женитьбе и сразу о том, что через шесть месяцев она — бабушка. Интересно, что она скажет в ответ. Скорей всего ничего —выдержка у нее боксерская. Но поздравить-то, по край ней мере, должна...» «А есть с чем здравить? —спрашивал себя Костя.— Как-никак, а свобода уходит в отставку. «Женитьба томит и тревожит, с женить бою будь осторожен...» Так, кажется, сочинял в студенчестве мой друг, незадачливый муж Абрам Богословский, обжегшийся на молоке и дую щий теперь на воду». Все эти размышления были для Кости как бы сами по себе. Они шли от ума, а не от сердца и не отражали подлинного душевного состоя ния Костромина. На самом деле Костромин не остерегался за свою свободу, потому что, как считал он, посягнуть на нее никто не сможет. Ленка? Бог мой! Она уже была его тенью. Она запоминала мельчайшие, даже недомолвкой произнесенные его просьбы, все его шутки, даже те, которым сам он не придавал значения. Он поражался, когда Ленка напоминала о них. Это его забавляло, и это ему льстило. Но самое странное и дорогое было для него в Ленке то, что, оста ваясь его тенью, не возражая ему, она всегда имела отличную от него 79
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2