Сибирские огни, 1986, № 4

Забавное зрелише представляли два друга, когда они были рядом: Ордынов при своем огромном росте должен, казалось бы, смотреть на Связкина чуть сгибаясь. Но нет! Зуборез голову не запрокидывал. Его лукавый и наблюдательный взгляд каким-то образом укорачивал огромного Ордынова, и они гармонично смотрелись оба. Связкин на людях, нарочно подчеркивая свою незначительность и значительность друга, всегда называл Ордынова по имени и отчеству, а Ордынов обращался к нему только по имени. Правда, не по-домашнему — Тимка, а —Артемий. Дружили они давно, еще с тех пор, когда под конец войны маль­ чишками пришли на завод.'Илья, попав на сборку, сразу оказался на виду.Щуплый Тимка встал к станку, да не к токарному, как большин­ ство, а к зуборезному. Ему было все равно куда — у каждого станка он стоял бы на подставке и везде его опыт общения с промышлен­ ностью до завода упирался в плуг да борону. Станочников на заводе больше, чём сборщиков, и Тимка Связкин быстро затерялся среди них. Ордынова,- самого по себе приметного, вскоре приметили и по мастерству. А Тимка его накапливал, как белка корм. Он учился у трудяг и лентяев, плохих и хороших. У одних тому, как делать не надо, а у других тому, как надо. Он учился за всю свою невыученную деревню, которая одарила его, чем могла,— умением плести лапти, играть на гармошке да еще редкостным упорством. Тимка медленнее превращался на заводе в Артемия Николаевича, чем Илюха Ордынов в Илью Ионовича. Но когда он стал им,— об этом завод узнал. Как-то незаметно, вдруг, выяснилось, что если станочников много, то зуборезов среди 'них всего лишь двое. Самый лучший из них Артемий Николаевич Связкин, профессор. И уйди он с завода, то это будет не катастрофа, нет, но такая дыра, такое «узкое место», что лучше даже не предполагать, что будет. «Профессор», обладая несгибаемым характером, был слаб в одном: он таял, корда его хвалили за смекалку. Стоило сказать дошлому мастеру «профессор, без тебя труба, выручай», как Связкин оставался на вторую смену, брался за самые сложные задания, подкрепленные небрежными, сырыми чертежами. И вытягивал, доводил до ума любую работу. Сверхурочных часов в его рабочей жизни было ненамного мень­ ше, чем урочных. Похвалы развили в Связкине склонность к несогласию. Он лодвер- гал сомнению все, даже бесспорные, решения, что часто задавало дополнительную работу его рукам и его уму. Но что из того?! Профес­ сора труд вдохновлял, а о выносливости и настырности его рассказывали легенды. Одна из них повествовала, что под конец войны, отработав подряд пятнадцать часов, Связкин пошел на базар обменивать два куска хозяйственного мыла на любые штаны. Двух кусков оказалось мало для приглянувшихся ему зеленых диагоналевых галифе с кожаными наколенниками. Третьего куска у него не было. Тогда он стал убеждать торговку, что двух кусков плотного хозяйственного мыла за галифе с потертыми кожаными наколенниками вполне достаточно-. Тщетно. Женщина, продававшая штаны, стояла на своем: три куска — и никак не меньше. Торговались часа два. Потом базар стал разбредаться. Тетка свер­ нула товар и пошла домой. Связкин за ней. В полном молчании, при сорокаградусном морозе, они шли километров семь до затона, где жила обладательница диагоналевых галифе с кожаными наколенниками. Уже перед самой калиткой дрогнувшая торговка не выдержала и сдалась: — На, ханыга, забирай. Давай свое мыло. Связкин забрал штаны и пошел к себе в общежитие. Немного отогрелся и отправился снова в затон, к тому же дому. Подошел, постучал. Торговка ошалело взглянула на него. — Снова приперся?! Чего тебе? . — Отдавай мыло, забирац свои штаны. 53