Сибирские огни, 1986, № 4

дискредитировал. Я презирал его с распахнутым сердцем, в открытую, а он ненавидел скрытно. Ты же знаешь особенность нашу: оскорблять публично, а небрежно-дружески извиняться индивидуально. Он не был приятным исключением. Сперва, правда, оскорблял и топил меня как конструктора с помощью своих людей. А вот сочувствовал тет-а-тет. На собраниях он всегда выступал и всегда от имени коллектива, как самый правоверный и принципиальный гражданин Страны Советов. Зато в служебном автобусе, после работы это был отъявленный циник и критикан. Он сменил тактику, когда уже почти сломал меня. Тож^>— привычнее все-таки — стал унижать при всех. В его истолковании я либо был нескромен, когда забегал вперед, либо был нескромен, когда отставал, но претендовал, что-то отстаивал. Он получал премии за безделье и бездумье, но при всем при том считался поразительно скромным человеком. Этот феномен я себе так и не объяснил до сих пор. Он обладал какой-то магией демагогического убеждения. Сегодня на совете выдвигал кредо: давайте говорить друг другу неприятные вещи, мы закаляемся в критике. И под этот сомнительныіГтезис успешно гробил мою работу по станкам со следящим приводом. Завтра на собрании он ронял проникновенные слова о чуткости, о щепетильности в человеческих отношениях, чтобы оберечь от критики своего лизоблюда. И ему благосклонно внимали. Поразительная мимикрия и поразительная слепота окружающих. Я видел, как умные и тонко чувствующие люди покупались на его придуманные искренность и задушевность. Должен признаться тебе, Петенька: в нашей борьбе победил он. Я потерял уверенность, стал отступаться от своих принципов, топил в себе Воскобойникова, привыкал шлепать шаблонные проекты и писать гладкие, всех устраивающие справки. Одну из них ты читал. Научно- технический прогресс уже не для меня... — Поверь, Петька, презирал себя страшно,— сказал как на-испо­ веди Воскобойников,—Но я устал... Томился, страдал, но все вязло в рефлексии, в бездеятельности. ч — Зачем тебе это было нужно? Перешел бы в другой отдел или, наконец, в другой институт. Ко мне бы приехал... — Ишь ты! — усмехнулся Воскобойников.— К тебе приехать... В это время ушли в иной мир мои старики, я, да будет тебе известно, запил и влюбился... как будто. — Влюбился? В свою ньінешнюю жену? — спросил Печатников. — Так точно, товарищ профессор. В нее. — Но за что же? — неприлично и уже ничего не скрывая, восклик­ нул Печатников. Воскобойников рассмеялся; — Ну и впечатление произвела на тебя моя Маргарита Леонидовна. Она все-таки не такое страшилище, чтобы удивляться. Ах, Петька, Петька, вахлак сибирский! Импрессионист ты... у тебя кул^т первого впечатления. За что же?! Да ни за что... Тебе, Петька, и в чувстве подай логику. — Да нет,— засмущался Печатников.— Но мне бы хотелось понять... — И мне бы хотелось. Но любят ни за что, просто так. Впрочем, вру. У меня сложилась пикантная ситуация. Когда я сдался, спасовал и подцепился к общим постромкам, уже не выбиваясь в талантливые индивидуальности, я попал в хорошие, стал чаще получать премии. Это было материальное стимулирование посредственности. Мы при­ спосабливали к , себе чужие идеи, влезали в соавторы, словом, интеллектуально паразитничали. Деньги-то теперь в отрасли на науку у головных институтов. Хотим — дадим, хотим — маринуем. Словом, как-то нам вновь подкинули премию за якобы совместную работу, и мы всем отделом пошли в ресторан. Похуже и, конечно, больше, чем этот. Шеф, который в молодости был пьяницей со страха, а потом вылечился и, тоже со страха, уже никогда не пил, сидел за стаканом сока, укрепив- 46