Сибирские огни, 1986, № 4

на лосиные рога шляпу и плащ, поставил портфель и чемодан и прошел в гостиную. «Нет, туда»,— с облегчением отметил он, взглянув на знакомый блютнеровский рояль, который тоже передвинули. Гостиная была пуста, что растревожило Печатникова еще больше. — Глафира! — громко и уже не таясь, сказал Печатников.— Встре­ чай Сибирь-матушку! Никто не откликнулся. «Но я же слышал,—убеждал себя Печатников,— как открывали дверь». Он вернулся, прошел по коридору и остановился около ванной. Оттуда доносился шум воды. «Васька моется,— решил он.— Сейчас я ему задам». Печатников резко рванул дверь ванной на себя, и его охватил цепейящий озноб. В ванне мылась женщина. Какая — разобрать он не мог, потому что над ванной горой возвышалась пена от щедро использованного шампуня. Какое-то мгновение он стоял. Потом судо­ рожно прикрыл дверь, услышав спокойное и вежливое «Благодарю вас». Петр Николаевич бросился в свою комнату, но и тут Печатникова поджидали перемены. На его диванчике лежала Глафира. — Петенька! — запричитала она обрадованно.— Когда же ты приехал? Почему не предупредил? Они поцеловались, и Печатников, еще раздосадованный, все-таки обрадовался тому, что Глафира жива-здорова. — Предупредил? Да когда я предупреждал-то! Ты лучше скажи, что тут у вас случилось? Почему не встречаешь? Не слышишь, что ли, совсем? — Не велено,—поджала губы Глафира, поднимаясь с дивана. — Как так?! Кем не велено? — Хозяйкой. — Неужели Васька женился все-таки? — Сподобился. Гадал, приглядывался до седины, а женился в одночасье. — Что, не одобряешь? — Как можно, Петенька! — Глафира перекрестилась.— Ему жить да миловаться. Я уж свое отлюбила... — Но меня-то ты любишь, Глафира? — с испугом спросил Печатников. — Петенька! — протянула Глафира и расплакалась.—Да ты как сын мне. Я уж так истосковалась, письмо даже хотела написать... — Чего ж не написала? — Ты ж знаешь, я, может, последняя неграмотная старуха в цель­ ной Москве. С профессорами жила, а научилась, дура, одни каракули писать... Помнишь записки мои? Над ними весь дом потешался. Лев Васильич их берег и под Новый год прочитывал. Как смеялись!.. Он посуровел и спросил, не удержался: — Ну, что за жена у Васьки? И где он сам? Глафира оживилась, села рядом с Печатниковым и зашептала, что тоже удивило Петра Николаевича. — Строгая, Петенька, просто страсть. И чистюля-я! Никаких кошек, никакой пыли, никакого хлама — все вымела, выбросила или продала. — Продала?! И Васька позволил? — Позволил?! — хихикнула Глафира.—Да он стелется перед ней, как кот перед хозяйкой. Меня вот в твою комнату загнали. «Отдыхай, старуха», говорят. Делать ничо-о не дают. Лежу, как к гробу при­ меряюсь... А что сделаю — не так теперь. Мясо покупаю не то, отвечаю не так, не так пыль протираю. Накупили мебели новой и будто для показу — почти не пользуются... — За что же он любит-то ее, Глафира? Не наговариваешь ли ты? 22