Сибирские огни, 1986, № 3

из-под которой блестели далекие, словно неземные глаза, напугало му­ жиков, они торопливо и молча ушли. Без остановки высек Тимофей завершение неделю назад начатой фразы, перечитал ее: «И еще: когда человек желает почестей, бывши живым, тогда его ненавидят и гнушаются им, а когда умер, теперь ему почести не нужны, тогда эти же недоброжелатели на руках несут его ко гробу». Хотелось написать еще и почему они так сделают: чтобы больше возлюбить себя, свои* пороки, но, посмотрев вниз, он прикинул места на плите уже мало, а сказать еще более важного надо много. «Ладно, оставим на этом, умный и сам поймет, а глупому и читать не захочется...» Лихая выдалась осень. Дождь с ветром в несколько дней оборвали с деревьев лист, выстудили округу. И как ни пластался Тимофей, а не успевал до снега закончить обустройство могилы. Побитые молотком руки уже не держали зубило, да и спину мозжило так, что хоть вой. В эту пору и приехал в деревню новый учитель. Поселился он к Фе­ дянину, как раз в ту комнату, где еще недавно занимался с ребятней Бондарев. Тимофей обрадовался этому и в первый же вечер пошед знакомиться. Павел Васильевич Великанов —так звали учителя — встретил 'гостя приветливо и сразу же вручил объемистый пакет. — Перед отъездом я с Мартьяновым виделся. Просил лично, из рук в руки передать. Тимофей осторожно распечатал пакет. Небольшая книжица, от­ печатанная нерусскими буквами. . «Господи, да неужто?» — Тимофей взял ее в руки и долго смотрел на неведомое название, потом протянул Великанову. — Вы бы не смогли прочесть, что здесь обозначено? — Это по-французски, а я больше силен в немецком,— учитель смутился.— Сейчас попробую. Так. «Лев Толстой и Тимофей Бондарев. Труд»... Выходит, это ваше совместное сочинение? Ну, Тимофей Михай­ лович, поздравляю! От всей души. Радость-то какая! Тимофей обнял Великанова и, растрогавшись чуть не до слез, стал листать книжку. Прочитать бы, услышать, как на казенной бумаге звучат родные слова. — Павел Васильевич, может, вы и дальше попробуете? • — Не по силам мне это. В Минусинске-то, поди, есть знатоки, вам надо к Мартьянову съездить. Тимофей спохватился: а где же письмо? Хоть какая-то записка должна быть от Толстого? Он пролистал одну брошюрку, другую и в «Азбуке» наткнулся на два исписанных уже знакомым ровным и крупным почерком листа. «Тимофей Михайлович! ...Придет время —и все твои мысли распространятся и войдут в ду­ ши людей. Моисей не видал обетованной земли, так и всем работникам на ниве божией не бывает дано пользоваться плодами своих трудов и даже видеть их. Наше дело никогда не завершится, и конец всякому нашему делу — смерть, одно дело божие, не переставая, делается, и растет, и совершается, и нет ему конца. Оттого-то и радостно быть участником в нем. И я думаю, что то дело, которое ты делал, разъясняя людям закон труда и грех тунеядства, есть дело божие. И потому ты можешь быть спокоен и радоваться, что дело твое не пропадет. Если не при твоей жизни, то после смерти твоей помянут тебя и будут повторять твои мысли и слова. Твое намерение написать и подать губернатору я одобряю. Как неправедного судью догоняли просьбы вдовы, так и их надо донимать, повторяя одно и то же...» — Павел Васильевич, вы Гаврилу-то позовите, хозяина. Пусть кни­ гу мою увидит. Сколько они насмешничали надо мною. Пустым да вздорным считали. Пусть глазами своими посмотрит, пусть потрогает «...Идет борьба между слабыми десятками людей и миллионами сильных, опять перечитывал письмо Тимофеи.—Но на стороне слабых Бог, и потому знаю, что они победят. А все-таки страшно и больно за них 92 і