Сибирские огни, 1986, № 3
1892 ГОД А губернатору все-таки надо отправить, решил Тимофей, но не одно сочинение, а положить в пакет и письма Толстого, и газеты, в которых Успенский про него писал, и квитанции почтовые, чтобы весь путь про поведи — как на ладони был. Вдруг да снизойдет высокий чиновник, по грузится в историю скитания истины. Долго работал в эту ночь Тимофей. С письмами Толстого жалко бы ло расставаться, и он только одно подшил, чтобы не заподозрили в обма не, а с остальных снял копии да в баньке так и остался ночевать. Когда обстоятельно задуманный пакет был готов, Тимофей решил отправить его не по почте, а прямо в руки, через земского заседателя Семенова. Оставалось последнее: от себя письмо написать. «Надивиться, надивиться я не могу нижеследующему: такой ред кости еще не было на свете, да и впредь никогда не .будет. Какой же редкости? Вот она. Два великих писателя, Лев Николаевич Толстой и Глеб Иванович Успенский, они в своих сочинениях на всевозможные лады хвалят, превозносят, выше облак поднимают и всему свету пока зывают одобрение моему учению, с целью пожелания обратить всю все ленную на сказанный путь благочестия. Из этого видно, что если бы вся вселенная видела все сказанное мною и тоже бы с жадностью всякое слово мое читал« и на самое дно сердца клала. Да и великое наше пра вительство, ведь оно тоже не глупей Толстого и Успенского. Оно видит, что не было, нет, да и быть не может на свете полезнейшего, как это мое учение...» Свеча почти догорела и Тимофей встал зажечь новую. Вспомнился вдруг Федянин, перебивающийся от болезни к болезни, — пора и ему, Тимофею, готовиться к своему уходу. «После же всего сказанного что же? Похвалу, одобрение и возвы шенность тому моему учению печатать можно, а самого учения в свет выпустить нельзя...» Семенов встретил Тимофея приветливо, усадил, спросил, не торо пится ли тот, потом стал смотреть бумаги. Сочинение он только про листал, а вот письма и газетные статьи прочитал почти все. — Любопытный пакет ты привез, Бондарев. Мужицкий утопизм —■ это что-то новое в философии... Хотя русский мужик, он всегда был уто пистом. От неграмотности все это. Так ты говоришь, губернатору прямо в руки? — Боюсь я почты. — Ждать долго придется, пока я увижу губернатора. Да и нару шение это субординации. Надо сначала в Минусинск, окружному исправнику, а уж он — его превосходительству. Ну, да ладно, попро бую я. Как что-то известно станет, сообщу. Пусть бы и не по России, по губернии лишь попробовали жить по совету Бондарева, ведь сразу бы убедились в правде его дела... Хорошее стояло лето, все чередом делало: дождем польет да ветром подсушит, и греет солнцем не скупясь, так, чтобы хлеб матёрой шел. И по хозяйству все ладится, легкота на душе. Как прохлада вечерняя после зноя... Вот и еще один молчун появился, губернатор Теляковскии. к кому ни сунься, все пустота, спят они, что ли? Одни оборотни да привидения, а где же люди? Что ни человек, то в упряжке, а правит-то нечистая си ла... Вот тебе и радость мира, вот тебе и простор. Тимофей уже не мог долго терпеть, опять поехал к Семенову, но не застал заседателя и, вздохнув, повернул назад. «Что я за вами бегаю, как дитя неразумное? Уже и так все ясней ясного. Одни дураком счи тают, другие — вред в моих словах находят, а третьи, вот как и ты, Се менов, наверное, любуетесь на сочинение, как на красивую безделушку. Всё есть, только истинных помощников нету». Дома Тимофей застал во дворе Данила. Чудно: родные, а прошли 79
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2