Сибирские огни, 1986, № 3

где на захвоенной дорожке меж выступающих корней хлопочут муравьи, где мошки сквозят в узорочье теней; за лесом, где река блаженно течет — и дремлет, как царевна, царевна Лебедь, дочь тайги, венки сплетая из куги; где сберегает отраженье до самых мелких завитков обратное изображенье окрестных гор и облаков, и за рекой, где луг в ромашках, в шмелях, в стрекочущих букашках, еще не тронутый косой, блистает всей своей красой, где ближе к осени рябина, зардевшись, высветлит пихтач, где все знакомо, все любимо, да так, что вспомнишь и хоть плачь,— там есть один мотив... Я знаю его и сразу узнаю среди других, когда бываю хоть изредка в родном краю, Он сам собой средь сосен бродит... И все мне кажется: грустя, он ищет нас и не находит, как бесприютное дитя. И знаю я, что нету средства, чтоб подсказать ему маршрут. В нем наша юность, наше детство особняком от нас живут. В нем шепчутся, а то смеются, в нем гомонят, а то поют... Те годы в руки не даются, но и пропасть нам не дают. Звучи, звучи, родное пеньеі Качайся, тонкая лозаі Чтоб обожгло меня волненье и затуманились глаза. ...И плачу я, большой и сильный, уже давно не молодой, над золотой травой и синей и над зеленою водой. Над светом детства промелькнувшим. Над чистым звуком горловым. Над всем прекрасным, да минувшим, над всем минувшим, да живым. ♦