Сибирские огни, 1986, № 3

цейский толкнул Тимофея вперед, словно хвалясь добычей. — Говорит, к графу Толстому добирается. — Как к графу? —чиновник с презрительным прищуром осмотрел Бондарева. — Да вот так! —одна надежда оставалась у Тимофая, убедить чиновника. Он было чуть не достал из-за голенища бродня сверток со своими рукописями и письмами Толстого, но остановился.—Мы с Львом Николаевичем в переписке состоим, хлеборобские дела решаем, как бы оно ладнее простому мужику жить. Государство-то на мужйке держится, на хлебе его. Потому и пропустить меня надо. Дело мое почитай государственное. — Погоди, а где вид на выезд? Тимофей молчал. — Ясно, в бегах. Под арест, а завтра же на место жительства. Борода в назьме, а тоже в смутьяны... — Вас же грамоте учили, вы же наперед должны видеть и знать,— Тимофей решительно шагнул к столу.—С истиной я иду, не злое дело, а смысл всеобщий несу. Как же вы так, ученые люди, а слову моему не верите? Не хитрю я и лести в нем нет, открыть мне дорогу надо. Вот объединимся мы со Львом Николаевичем —и обернутся все на наш го­ лос. Сам государь признает,—Тимофей сделал еще один шаг. Слушая Бондарева, чиновник улыбался, словно встреча эта и слова были для него в радость, он даже поманил Тимофея пальцем, когда тот остановился. .— Поговорил бы я с вами, да толку не вижу. Слова для вас, как чвереньчанье птицы, вы бумаги привыкли слушать, что идут сверху. А оборотитесь вперед, ваше благородие, там ведь бумага уже заготов­ лена, и государь свою печать над ней держит, ждет: вот-вот явятся к не­ му два человека —это Бондарев-хлебоделец и писатель Толстой. И отме­ тит он нашу истину печатью, и преклоните вы колена. Тимофей смотрел в глаза чиновнику и не заметил, как тот открыл стол, достал перчатки, натянул их. — Что замолчал? Говори,— чиновник приветливо улыбнулся, встал. — Тут не говорить, а вопить надо,—Тимофей неожиданно сорвался и перешел чуть не на крик.—Не забава я для вас, чтобы щуриться! Правда во мне, а вам она неведома. Так и отпустите меня. Неужто гноить все неведомое надо? Я и слова уж не знаю, какие для вас искать. Как с чужеземцами говорю. Вы же русские и земля вокруг русская, по­ чему же неведомы вам страдания мужика? Оглянитесь, выйдите из хо­ ром и мундиров —пол-России в нужде, а вы погоняете все. Да куда же гнать-то? Вот он, в душе край назревает... Так и не теряя улыбки, только губы плотно сжав, словно пряча что-то во рту, чиновник выступил из-за стола и ударил Тимофея в лицо. Качнулся тот; но не упал, и тогда сзади проворно подоспел поли­ цейский, уже умело сжав обе ладони в кулак, ударил Тимофея сбоку под ребра. Пересекла боль, заставила склониться. И еще раз ударили, уже по шее, вздрогнул Тимофей, распрямиться захотел, и новый удар... ’_ Утащи эту дрянь,—чиновник отвернулся, подошел к окну. _ \\ обыск учинить, ваше благородие? —полицейский помнил про деньги. _ Что ты у него найдешь, кроме вшей? — А ну как замыслил что? Бумаги, может, какие? _ Тащи, тебе говорят,— чиновник резко обернулся.—Он распи- саться-то не сможет, а ты — бумаги... Водворили Бондарева в кутузку, засов задвинули, и хотъ плачь. Не было еще ни разу так горько и обидно Тимофею: все рухнуло, и меч­ ты и силы. Нет впереди ничего, хуже каторги такая жизнь. Там хоть надежда греет, а здесь что? Смириться и забыть все? Но как, не рубить же себе голову? А ведь сам виноват, дал слабинку, отдохнуть захотелось. Да какой отдых в таком деле? 73